Великий тайфун

Под кроватью стоял синий эмалированный ночной горшок с крышкой.

«Горшок, — подумал Степан. — А не бросили ли они какие-нибудь компрометирующие документы в горшок? — раздумывал он, перетряхивая постель. — Не посмотреть ли?.. Неудобно, черт его подери! А вдруг там ничего нет… Ведь конфуз будет. Стыдно перед «сказкой». — Степан опять вспомнил «кудрявую». — Эх ты, социалистический жандарм!»

Жена Савченко подошла к дочери и погладила ее по голове. Дочь взяла руку матери и поцеловала. Степан в этот момент посмотрел на девушку и встретил устремленный на него взгляд, каким еще никто и никогда не смотрел на Степана.

«Черт с ним, с горшком, — подумал Чудаков, — не буду смотреть».

Степан обыскал все комнаты и ничего не обнаружил.

«Тонко работают», — подумал он.

Чудаков велел полковнику одеться и взять с собой необходимые вещи.

Так в ту ночь были обезврежены, как думали в Исполкоме, все, кто был замешан в заговоре.

ВОСЕМНАДЦАТОЕ НОЯБРЯ 1917 ГОДА

Уходили последние осенние дни. Иволга улетела на Мадагаскар, амурский копчик, покинув родные края, летел где-нибудь над Индийским океаном, торопясь в знойную Африку. В лесу чернели грозди винограда, желтели плоды актинидии. Тихий океан невозмутимо плескался у берегов Приморья. О корниловском мятеже, приведшем в движение на западе страны десятки тысяч людей, говорили лишь висевшие на заборах листки воззваний Объединенного Исполкома Совета. Вскоре и они исчезли. Приморский комиссар Временного правительства заклеил их приказом Керенского о роспуске организаций, возникших в дни мятежа.

Но вот приморский «сейсмограф» принял известие о восстании петроградского пролетариата. Из уст в уста передавалось, что Керенский в Петрограде вешает большевиков. Такая телеграмма будто бы была принята Центральным телеграфом. Верно ли это, никто проверить не мог — здание телеграфа на Китайской улице находилось в руках комиссара Временного правительства.

Зрительный зал Народного дома не знал такой глубокой, такой тяжкой тишины.

— Пролетариат России взошел на свою историческую Голгофу, — глухим голосом говорил стоявший на сцене, за трибуной, докладчик Исполкома, бледный, с трясущимися длинными кистями рук человек, с большим белым лбом и светлыми волосами, зачесанными к затылку.

Из-за стола президиума в зал поверх очков в металлической оправе смотрел председатель собрания Новицкий. Он сегодня, — впрочем, как и всегда, — злобно взъерошен: каждый волос на его голове торчал не как-нибудь, а именно со злобой, протестующе.

Рядом с ним восседал его соратник, товарищ председателя собрания Агарев, городской голова.

— Сегодня в президиуме меньшевистский букет, — прошептал Виктор Заречный на ухо Косте Суханову.

Они сидели в третьем ряду партера, у окна.

— Да, ничего хорошего ждать нельзя, — ответил Костя.

— По отрывочным сведениям, — продолжал докладчик, — трудно установить, что творится в Петрограде. Но, по-видимому, Петроград разделяет участь Парижской коммуны. Народ в лице войск сам принял участие в умерщвлении революции, как та старушка, которая принесла дрова на костер Яна Гуса.

Зал напряженно молчал.

— В настоящий момент не время сводить фракционные счеты. Если рабочие, матросы и солдаты Петрограда будут раздавлены, то погибнет Петроградский Совет, а вместе с ним и другие.

Зал одобрительно прогудел.

Докладчик приблизил к очкам бумажку.

— Я предлагаю воздержаться от оценки петроградских событий до получения более точных сведений из Петрограда.

Тут весь переполненный зал пришел в движение.

Одни кричали:

— Правильно!

Другие возмущенно потрясали кулаками:

— Надо поддержать петроградских рабочих!

Со стула в партере вскочил лидер правых эсеров Выхристов. Он сорвал с носа пенсне и яростно завопил:

— Восстание в настоящее время — авантюра!.. Мы уйдем из Совета, если будет принята резолюция о поддержке петроградского восстания!

— И мы уйдем! — вытирая платком вспотевшую лысину, прокричал Агарев.

— Подлецы! — раздалось по их адресу. — Предатели!

— Иностранные консулы, — прокричал Выхристов, — заявили, что они вооруженной силой поддержат власть Керенского!

— Пугаете, негодяи! — кричали с балкона.

У бокового прохода, прижатый к стене, стоял Степан Чудаков. При первых же словах докладчика Степан послал записку в президиум, и едва докладчик закончил свою речь, как он взбежал по мостику на сцену. На нем были защитного цвета гимнастерка, черные суконные штаны, заправленные в солдатские сапоги.

Подойдя к трибуне, сделанной наподобие аналоя, — и выкрашена трибуна была в черное, как красят аналой, — Степан Чудаков злобно посмотрел на докладчика, усевшегося в президиуме, потом перевел свой взгляд на людей, битком заполнивших зал, и, кивнув в сторону президиума, с презрением сказал:

— Что это нам тут «воздержание» проповедуют? — Он стукнул кулаком по «аналою» так, что в передних рядах партера вздрогнули.

— Не стучите! — крикнул кто-то.

— Черт! — проворчал другой.

Степан Чудаков обвел взглядом депутатов Совета — их было человек четыреста — и зрителей, забивших все ходы и выходы, заполнивших до отказа балкон.

— «Вожди» изменяют, — сказал он, — а мы на что? — Он сжал руку в кулак. — На что народ? Я пришел сюда прямо с митинга, из пятой роты Четвертого артиллерийского полка. Солдаты заявляют, что с оружием в руках выступят за петроградских рабочих. Вы хотите, — Степан повернул голову в сторону президиума, — чтобы я пошел к солдатам и сказал: «Просят с этим делом подождать»? Так, что ли?

Его глаза встретились с веселым взглядом Виктора Заречного. Довольный выступлением Степана, Виктор одобрительно кивнул головой.

— Аналогия-то у докладчика какая, — говорил Степан Чудаков. — Пролетариат взошел на Голгофу! Не историческая какая-нибудь аналогия, а мифологическая, из легенды о Христе. — Он сдвинул брови, подобрал губы в трубочку, гнев и презрение с новой силой изобразились на его лице. — Не выжидать, когда телеграф принесет нам известие о свержении буржуазии, а с оружием в руках поддержать пролетариат Петрограда!

Один за другим к трибуне подходили ораторы, и речи большевиков, меньшевиков, эсеров, анархистов лились, как раскаленная лава, приводя одних в негодование, других — в трепет, третьих — в восторг.

Наконец поднялся со своего стула Новицкий, в руках у него бумажка с резолюцией.

— «Выступление петроградского пролетариата, — читал он, как псаломщик, — является результатом той политической комбинации, которая создалась на демократическом совещании…»

— Не результат «комбинации», — крикнул с места Виктор Заречный, — а логический ход истории!

Шум и реплики заглушали голос Новицкого, он надрывался:

— «…для спасения революции… образование однородной власти… немедленного созыва Учредительного собрания…»

С трудом Новицкий дочитал резолюцию.

— Иди, Симаков, — сказали одновременно Виктор и Костя, обращаясь к рабочему, сидевшему впереди них.

Симаков взошел по лесенке, встал спиной к президиуму.

— У меня поправка! — Он достал из кармана брюк платок, вытер лоб и стал читать: — «Совет шлет свой горячий привет петроградскому пролетариату и солдатам, самоотверженно выступившим на борьбу против объединенной контрреволюционной буржуазии, возглавляемой временным самодержцем Керенским…»

Зал взорвался от аплодисментов; казалось, рухнул потолок. Из-за стола президиума поверх очков удивленно смотрел председатель собрания Новицкий; он пожимал плечами…

События нарастали. Народ творил свою историю. Великий лозунг социалистической революции, в котором воплотилась извечная мечта русского народа о правде и справедливости, летел во все концы великой страны, будоража и поднимая людей всех языков и вероисповеданий. Достиг он и берегов Тихого океана.

Восемнадцатого ноября 1917 года к высившемуся на горе кирпичному зданию Народного дома, где снова заседал Владивостокский Совет, густыми колоннами шел простой народ. Это были грузчики Эгершельда, рабочие военного порта и железнодорожных мастерских, вооруженные матросы, солдаты. На красных транспарантах, колыхавшихся над головами людей, четкими белыми буквами была выражена воля народа: