Великий тайфун

Рядом другой листок:

С вестью о мятеже Корнилова во все концы города — в воинские части, к портовым рабочим, к железнодорожникам, к грузчикам — разъехались члены Исполкома всех партий: мятеж угрожал всем.

Утро было золотое. Солнце стояло уже высоко над Гнилым Углом и заливало теплым светом Тигровую гору и весь Эгершельд с его пристанями, пароходами, с Крестовой горой, на которой развевался крепостной красный флаг. «Инженер» не спеша плыл под мерный стук машины по направлению к Русскому острову.

Виктор Заречный и Дядя Володя в черных косоворотках стояли у борта в носовой части катера. По катеру разгуливал лидер меньшевиков Агарев. Он был видной политической фигурой в городе. Говорили, будто до революции Агарев стоял на позициях революционного марксизма. Прибыв из Америки, где он, будучи эмигрантом, работал каким-то контролером на заводе «Ремингтон», изготовлявшем трехлинейные винтовки для русского правительства, Агарев стал одним из вождей владивостокских меньшевиков, среди которых были люди с широким образованием, прошедшие большой путь борьбы с самодержавием. Он расхаживал по палубе, держа серую шляпу за спиной. Солнце поблескивало на его лысине, окруженной темными поседевшими волосами, хотя ему было не более сорока лет. Он был мрачен, недовольно шевелил моржовыми усами, из-под нахмуренных бровей изредка поглядывал умными глазами на своих противников; он чужд был им по духу, по своему мировоззрению, которое вело его, старого революционера, в лагерь контрреволюции, чего он, по-видимому, не понимал.

Но вот и Русский остров.

Наиболее крупным войсковым соединением на острове был Третий артиллерийский полк, где большевиков не только не жаловали, но травили как тайных агентов Германии.

— Намылят нам шею, — говорил Володя.

— Судя по письму Третьего полка Четвертому, туго нам с тобой придется, — согласился Виктор.

По их разговору чувствовалось, что они не на шутку тревожились за исход своей миссии.

«Инженер» вошел в тихую, изумительную по своей природной замкнутости бухту Новик. Здесь, среди зелени и тишины, день показался еще прекраснее.

Друзья сошли на берег.

— Какая прозрачная вода! — воскликнул Виктор. — Какое дно! И как круто оно идет в глубину!.. Не выкупаться ли нам, Володя?

— Пожалуй, следует освежиться перед боем.

Они отошли от пристани и стали раздеваться.

Председатель полкового комитета Третьего полка, поручик Абрамов, конечно, не очень был доволен тем, что в числе «делегации» Исполкома два большевика (он был одним из авторов письма к солдатам Четвертого полка), но и виду не подал, что недоволен: полк, по его глубокому убеждению, был в его руках, да и Агарев довольно сильное противоядие «большевистскому яду».

Казарма, где уже неоднократно устраивались митинги, быстро наполнилась людьми. На деревянном помосте, установленном в одном из концов казармы, за простым канцелярским столом, ничем не покрытым, сидели на табуретах поручик Абрамов, справа от него — Агарев, слева — Дядя Володя, затем Виктор Заречный. Солдаты стояли плотной массой, как в церкви, в широком проходе между кроватями, во всю длину казармы. Это были или совсем молодые, прошлогоднего призыва, крепкие, наголо остриженные ребята, или степенные, заросшие бородами до ушей запасные, участники русско-японской войны; кадровые солдаты полка находились на фронте.

Отрезанные от города Босфором Восточным, солдаты Третьего полка жили на Русском острове именно как на острове, вдали от водоворота революционной жизни города. Когда-то Виктор Заречный рассуждал так: если Владивосток — форпост революции на Дальнем Востоке, то Русский остров — ключевая сопка этого форпоста. Но вот произошла революция. Ключевую сопку заняли эсеры, они и затуманили головы солдатам Третьего полка клеветой на большевиков.

Нужны были какие-то особые слова, чтобы завоевать доверие солдат, заставить их понять, что они обмануты.

Первым выступил Дядя Володя.

— Товарищи! — начал он. — Объединенный Исполнительный комитет Владивостокского Совета послал нас…

— Какой партии? — как по команде, спросило несколько голосов.

«Началось», — подумал Виктор.

— Социал-демократической партии, — спокойно ответил Дядя Володя. — Я и вот мой товарищ, — он повернул голову в сторону Виктора, — мы — большевики…

Гул пробежал по казарме, раздались резкие возгласы:

— Долой! Вон отсюда!

Кровь хлынула к лицу Виктора. В сердце будто воткнули нож, оно сжалось от боли и сильно застучало.

— Продались!.. Немецкие агенты! — раздались злобные голоса.

Офицеры полка сидели на табуретах впереди солдат, перед помостом, и хранили гробовое молчание.

Володя (Виктор заметил, как у него дрожала рука, которой он опирался о стол) взглянул на председательствующего, тот наконец постучал по столу:

— Призываю к порядку. Дадим представителям Совета высказаться.

Шум немного утих.

— Погодите гнать нас, товарищи, — собрав все свое спокойствие, заговорил Володя. — Мы с вами еще не успели познакомиться, а вы уже кричите: «Вон!» Нас гнало царское правительство, не давало говорить правду. Теперь вы гоните. Постойте! Дайте нам сказать! Вы вот спрашиваете, какой мы партии. Наша партия — старая партия, рабочая партия, вынесшая на своих плечах тяжелую борьбу с царским режимом. Я в партии большевиков состою вот уже пятнадцать лет.

Легкий шумок пробежал по казарме.

— Я не вчера вступил в партию. Восемь лет отбыл за матушку правду на каторге в Нерчинских горах. Вернулся только после революции.

В казарме наступила тишина. Солдаты вытягивали шеи, чтобы хорошенько разглядеть говорившего.

— Я и родился в Забайкалье, — продолжал Володя, — у самого озера Байкал, в Баргузине, куда мой отец, учитель, был сослан по царскому повелению.

Солдаты слушали затаив дыхание.

— А некоторые из вас, кажется, думают, что мы к вам пожаловали прямо от Вильгельма… немецкие шпионы. Эх, товарищи, обидно нам слышать это от вас! Когда буржуи это говорят, это понятно. А от вас — обидно. Может быть, среди вас есть мои земляки, забайкальцы…

— Есть, — раздался одинокий голос.

— Ну вот, я так и знал.

Поискав глазами земляка, Володя продолжал:

— Моего товарища, — он кивнул на Виктора, — тоже с семнадцати лет начали таскать по тюрьмам, усылать туда, куда Макар телят не гоняет. Революция освободила его из Александровской пересыльной тюрьмы. Теперь он приехал к себе на родину, в город Владивосток.

— Я знаю его! — вдруг среди напряженной тишины пробасил кто-то в самой гуще солдат.

Виктор встрепенулся, пробежал глазами по лицам солдат, но не нашел того, кому принадлежал такой знакомый басовитый голос.

— Ну вот, — обрадованно сказал Володя, — даже знакомые есть… А вы говорите — немецкие шпионы. Наклеветали вам, товарищи, обманывают вас. Рискуя жизнью, не щадя себя, мы вместе со всем русским народом боролись против помещиков и капиталистов, против векового рабства, в котором находилась Россия, против войны, которую вели и ведут капиталисты России, Англии, Франции, Америки…

Что-то едва уловимое, чего нельзя определить словом, как дуновение свежего ветра, пронеслось по казарме. Виктор Заречный увидел, как тепло стали светиться глаза солдат, стоявших вблизи от помоста.