Великий тайфун

— Нет, мы сегодня уедем.

— А то оставайтесь, — предложил Дубравин. — Жена со старшей дочерью в городе заночуют. Места много. Завтра утречком с первым рейсом и поедете.

— Спасибо. Никак не можем. Нас сегодня ждут в Совете. Время тревожное.

— Слыхал я. Приехал тут один из города, рассказывал.

Совсем осмелев, Галя обратилась к Виктору:

— А вы хотели мне про Минера рассказать. Помните?

— Да, да, — вспомнил Виктор.

— Да и о себе расскажете, — все еще уговаривал Дубравин Виктора остаться.

— Никак не можем. А до прихода катера много времени?

— Не меньше часа. Я сейчас насчет чая похлопочу, а Галя ершей зажарит. Бьюсь об заклад, с того раза вы не ели ершей.

— Не ел, — смеясь, ответил Виктор. — Но как-нибудь в другой раз. А сейчас нельзя ли, чтобы Галя провела нас на маяк? Товарищу интересно посмотреть.

— Да, я хотел бы посмотреть, — сказал Володя.

— Пожалуйста… Галя, проводи. А я насчет чая…

Галя отнесла ершей в дом и повела гостей на один из маяков, стоявших рядом. Глазенки у нее радостно блестели.

— Это ведь старый подпольщик, — говорил Виктор Володе.

— Вот как?

— Да, помогала царя свергнуть с престола.

Галя хихикнула.

— Да, да, не смейся. Ты — старый революционер.

Галя и вовсе рассмеялась.

— Папа тебе рассказывал, для чего нам нужен был канонир Гвоздев?

— Рассказывал.

— Значит, знаешь, что участвовала с нами в подпольных делах?

— Знаю.

Они подошли к маяку, вошли в него, поднялись по внутренней лестнице и вышли на балкон. Хотя маяк и не был высок, все же вид с него открывался более широкий, чем с берега.

— Прекрасный вид! — заметил Володя.

Они стояли, опершись о перила балкона, и любовались девственными берегами полуострова Муравьева-Амурского.

— Вон Токаревский маяк, — объясняла Галя, — а это бухта Диомид…

— Я знаю, Галя, все эти места я знаю, — сказал Володя.

— Расскажите же про минера, — попросила Галя Виктора.

— Один из минеров, — рассказывал Виктор, — звали его Кирилл Кудрявцев, говорил мне, что после подавления восстания — это было в тысяча девятьсот седьмом году — он забежал в сторожку на Голдобинском колоколе. Папа спрятал его на сеновале. Помнишь, папа рассказывал? Потом его привели ко мне…

Виктор рассказал о дальнейшей судьбе Кирилла Кудрявцева, о тех документах, которые он обнаружил в архиве штаба крепости, привел почти дословно письмо Кудрявцева к его родным.

Галя слушала и с тревогой смотрела на бухту Диомид, где десять лет назад происходили события, о которых сейчас шла речь.

— Ну вот, а теперь все это кончилось, — сказал Виктор. — Теперь революция. Царя нет. Будет совсем другая жизнь.

Пришел на маяк и Дубравин.

— А где вы были? — допытывалась Галя у Виктора.

Пришлось Виктору рассказать о себе, о своих злоключениях. Галя выслушала его рассказ с величайшим вниманием. Виктор ей показался совершенно необыкновенным человеком, каких она никогда не встречала.

— Когда мы ловили ершей, — сказала она, — я не думала, что вы такой…

— Какой?

— Такой… повторила Галя. Виктор понял, что она хотела сказать.

— Когда-нибудь, может быть, я пришлю тебе книгу о революции. В этой книге будет рассказано и о тебе, о том, как ты бегала на Васильевскую батарею, к канониру Гвоздеву.

Галя удивленно уставилась на Виктора большими глазами, в коричневых зрачках которых он увидел свое отражение.

— Ну, пойдемте чай пить, — сказал Максим Андреевич.

Через час к пристани подошел «Инженер».

ИМЕНЕМ СОВЕТА

В Совете стоял гул. Вооруженные люди толпились в коридорах и комнатах. Казалось, готовился военный поход. Красногвардейцы с красными ленточками на шапках стучали прикладами винтовок о паркетные полы бывшего дома военного губернатора. Среди них то показывались, то исчезали с озабоченными лицами члены Исполкома.

— Где же Чудаков? — спрашивал Костя Суханов, ища глазами Степана. — Куда он пропал?

Степан Чудаков сидел с девушкой на бревнах на краю Линейной слободки. Это была та девушка, которую сторож Солдатского дома Огурцов называл «кудрявой».

По небу тихо плыли прозрачные, слоисто-перистые облака. Луна с отломленным краем тонула в молочной пелене. Вокруг нее ясно обозначился круг. Все это говорило о том, что погода переменится. И в самом деле — с утра и весь день погода была превосходная, а сейчас стало накрапывать.

Поднявшись с бревен, Чудаков снял с себя шинель, накинул ее на «кудрявую» и снова сел.

— Вы намокнете, — сказала она. — Накройтесь и вы.

Степан залез под шинель. Так они, прижавшись друг к другу, сидели под шинелью и смотрели на темный залив.

«Сейчас я ей скажу, — подумал Степан. — Момент подходящий. Скажу все».

«Кудрявая» чувствовала, что приблизился час, когда Степан откроет ей свое сердце. Она знала, что он должен сказать.

Степан волновался.

«Да полно, — думал он, — не будет ли это смешно: мне, большевику, объясняться в любви… да еще в такое время, когда контрреволюция подняла голову?»

На кладбищенской церкви колокол медленно стал бить часы:

Бам, бам, бам…

Степан насчитал десять.

«Черт возьми, — подумал он, — скоро уж надо идти в Совет… на операцию, дьявол ее подери… Скажу ей сейчас».

«Кудрявая» плотнее прижалась к нему.

— Генерал Корнилов поднял мятеж, двигает войска на Петроград, — сказал он.

— Знаю, — ответила она грудным голосом.

— Буржуазия начинает гражданскую войну.

— Ясно, — опять отозвалась она.

Они помолчали. Дождь стал накрапывать сильнее.

«Черт его подери», — подумал Степан.

— Дождь пошел, — сказал он.

— Уже давно идет, — сказала она.

— Ну, он только моросил, а теперь пошел.

Бревна уже блестели от дождя и были скользкие.

Они опять помолчали.

— Мне надо к одиннадцати в Совет, — сказал Степан.

— Уже одиннадцатый час. Опоздаете.

— Не опоздаю.

— А почему так поздно?

— Потом скажу.

Вдруг она выпорхнула из-под шинели.

— Идите-ка вы лучше в Совет, — сказала она укоризненным тоном и побежала к дому, где жила.

Степан сошел в бревен, всунул руки в Шинель. Стоял, смотрел, как сверкали ноги «кудрявой», обутые в белые туфли.

Всю дорогу до бывшего губернаторского особняка, где теперь помещался Исполком Совета, он ругал себя:

«Болван… Дурак набитый… Готов земной шар зажечь мировой революцией, а тут…»

— Вот он! — раздался голос Кости Суханова, увидавшего Степана Чудакова. — Где ты запропал?.. Тебе даем полковника Савченко. Произведи обыск и арестуй его.

Полковник Савченко, офицер штаба крепости, по сведениям, полученным в Совете, был участником контрреволюционного заговора. Чудаков знал его.

«Гидра», — подумал он, вспомнив, как в 1915 году, во время волнений ополченцев на Первой речке, Савченко вызвал роту солдат и приказал стрелять, а потом в награду собственноручно поднес стрелявшим по чарке водки.

Это был уже второй заговор в городе.

Подумав, Степан Чудаков сказал:

— А не будет, как с генералом Сагатовский: арестовали, а потом выпустили?

— Тогда и теперь — большая разница, — ответил Костя.

В одной из комнат Совета толпились красногвардейцы, среди них несколько чехов и словаков, бывших военнопленных, приехавших из Никольск-Уссурийского лагеря (охранявшие лагерь солдаты разъехались по домам, разошлись и пленные — кто куда).

— Вот ваш командир, — сказал Костя, обращаясь к солдатам, и указал на Степана Чудакова.

Прикуривавший от спички козью ножку красногвардеец — это был уже пожилой человек, — неловко наклонясь (винтовка у него была на ремне за спиной), ударил Степана дулом в лоб, над самым глазом. Искры посыпались из глаз Степана. Костя бросился к нему.

— Ах ты! — вскрикнул он, и лицо его исказилось от боли, будто не Степан, а он сам получил удар дулом винтовки.