Свадебные колокола

— Это восьмой квадрат, — сказала она.

Веня покачал головой, улыбнулся толстыми губами и ответил:

— Капюшон бы твой помыть, Лена… Он испачкан.

— Странно, — вздохнула Лена, — могут ли люди читать по лицам, которые им не знакомы, то, что им хочется?

— Если хочется, то могут.

— Ну скоро вы там… черти! — долетел до них недовольный голос бородатого.

— Пошли, — позвал Лену Калашников. — Когда мы остаёмся вдвоём, он начинает нервничать.

— Ну и пусть! — с вызовом сказала девушка. Но в этом вызове была только обида и ничего больше.

Веня давно всё понял и поэтому сказал:

— Не годится подрывать авторитет командира.

Девушка поняла эти слова по-своему. Она наклонила голову, сбросила с неё капюшон и пошла по лужам. Веня поправил рюкзак и пошёл следом за ней.

Он медленно шёл и смотрел, как её резиновые сапожки месили таёжную грязь. Он не любил ходить по лужам, да и сапог у него один промокал. Но Веня забыл об этом. Он внимательно наблюдал, как её сапожки всё глубже и глубже уходили в мутную грязь болота, оставляя маленькие луночки, которые быстро наполнялись мутной водой. И Веня старался ступать ногами в эти луночки из-под её сапог, и в них чавкала сырая болотная грязь.

Он вспомнил какой-то фильм. Веня не помнил ни его названия, ни актёров, ни самого фильма. Вспомнилась лишь сцена в лесу, когда двое других вот так же шли по лужам, а потом долго стояли под высокой берёзой. Стояли и молчали. Молчали и смотрели друг на друга.

«Не смей меня целовать! — сказала она ему. — Только попробуй!»

И тогда он её поцеловал. Только у той, кажется, были веснушки на щеках.

А с листьев, как чистые капли росы, падали крупные бусинки дождя.

Дождь давно кончился. Поднялось тёплое солнце, согревая тайгу, и сразу же заискрились под солнцем иголки сосен и листья усталых берёз.

У бородатого оторвалась лямка на рюкзаке. Он отстал и, привязав её мягкой проволокой, теперь шагал самый последний. Он шёл и злился. Злился потому, что впереди Веня с Леной смеялись.

У нас много работы, думал Женя, и шляться вот так по тайге глупо. Но не бросишь же Веньку Калашникова на дороге.

Он не выдержал, остановился и закричал:

— Эй! Лена! Что это? Куда нас дьявол занёс? Тут и утонуть можно.

— Это болото, — не оборачиваясь, крикнула Лена.

Она не обернулась — это возмутило бородатого. Вчера целовались всю ночь, а сегодня и оглянуться не хочет. Чёрт-те что!

— Может, обойдём? — предложил он тогда.

— Переберёмся, — обернулся к нему Веня и улыбнулся. — Мы же ученики Суворова. А это маленькое болото. Всего три километра по карте.

И они снова пошли вперёд. И Женьке было видно, как Лена сняла свой рюкзак и отдала его Вене.

Бородатый вздохнул и опустил голову. Как он сам раньше не догадался? Но этот пижон хорош. Ерунда какая-то получается.

Женька снова разозлился и решил, что не скажет им ни слова до самого вечера.

И он выполнил своё слово.

А вечером у поваленной сосны Женька сбросил палатку с плеч и сказал:

— Хватит на сегодня. Мы не лошади.

— Ну, если ты приказываешь, — ответил Веня, разводя руками. Он снял рюкзаки и трубу и с облегчением вздохнул.

— Приказываешь! — сморщился и передразнил его бородатый. — Этим путешествием ты загонишь меня в гроб.

— Тебя загонишь… — с сомнением отозвался Веня и повесил трубу на сук толстого кедра.

Подошла Лена. Она молча уселась на поваленное дерево и закрыла глаза.

Эти дороги не для неё, подумал Веня. Упрямства у неё много, а силы как у воробья. Но практика перед дипломом у неё будет хорошая. Интересно, какая у меня будет дипломная практика?

Веня разжёг костёр. Это у него получилось не сразу. Мокрые сучья, пропитанные влагой, долго не хотели разгораться, и едкий дым тянулся по слабому ветру добрых полчаса.

У костра Веня стал сушить мокрые портянки и плащ. Портянки были бурые от грязи, в чёрных и фиолетовых пятнах, и от них пахло резиной.

Свет от костра падал на лицо Жени, и Калашников, глядя на красивое лицо бородатого, невольно поймал себя на мысли, что Женька с виду парень что надо.

В это время бородатый сморщился и, кивая на грязные портянки, а потом на Лену, тихо и не очень уверенно, что раньше за ним не наблюдалось, сказал:

— Ты бы постеснялся, что ли… Всю сознательную жизнь провёл в столице и ничему не научился.

Лена продолжала сидеть, закрыв глаза. Она очень устала и теперь дремала, не в силах подняться, посушить одежду и обувь. Ей было не до портянок.

А Женька принципиально ушёл за палатку и там сушил своё намокшее барахло.

— Цивилизованные предрассудки, доставшиеся тебе от бабушки, — недовольно проворчал Веня, переворачивая над огнём портянки. — Капризничать будешь дома.

— Совесть иметь надо, — отозвался из-за палатки Женя.

— Вот именно — совесть, — ответил Веня и надел сухие портянки. От них холодным пальцам стало тепло и приятно.

Калашников подошёл к задремавшей Лене и снял с неё сапоги. Впереди целая ночь, и выспаться она ещё успеет. Первым делом надо привести себя в порядок.

Лена открыла синие глаза и удивлённо смотрела на Веню. И, глядя в эти глаза, будто синие подснежники, Веня ещё раз убедился, что Лена едва держится на ногах.

Он достал из своего рюкзака здоровенные грубые носки, которые подарила ему на память Аня-радистка, бросил ей на колени и спросил:

— Очень устала?

— Немного.

— Ничего, это пройдёт. Всё дело в привычке.

— Я уже привыкаю, Веня, — слабо улыбнулась девушка. Она посмотрела на него и добавила: — Ты не похож на лесного бродягу, как мы.

— А должно быть наоборот, — ответил Веня. — Хотя всё это чепуха. Ты в чудеса веришь?

Лена молча кивнула головой, соглашаясь. Она бы сейчас во всём согласилась с ним.

— Сегодня вечером ты увидишь чудо, — улыбнулся Веня. — Ты скажи, где у тебя консервы. Я заболтаю такую похлёбку, что вы умрёте от зависти. А на второе будут фисташки, сжаренные по моему собственному рецепту.

Поели они на славу. Венины солёные прожаренные фисташки, которыми когда-то были набиты карманы его плаща, пришлись Лене по вкусу. Женька отказался от своей порции. Ну что же, им больше досталось.

Потом они помыли котелки и ложки.

Лена осталась сидеть у костра. Ночь обещала быть прохладной, и она не спешила уйти от тепла.

А Веня забрался в тесную палатку и увидел бородатого Женьку, развалившегося, усталого, сонного.

— Подвинься, — сказал Веня и опустился на колени.

— Я в середине, — тихо ответил бородатый, не открывая век.

— Вот ещё новости, — тихо прошептал Веня. Ему не хотелось, чтобы Лена слышала их разговор. — А ну двигай на фланг. Ишь ты — посередине. Тебе и помёрзнуть можно. Она будет спать посередине. Или тебе как-то всё равно?

Женька неловко засмеялся и сказал, отодвигаясь в угол:

— Пожалуйста. И пошутить, что ли, нельзя?

Голос у бородатого был виноватый, и Веня ничего ему не ответил. Что ему ответишь? Что его шутки как кнут у пастуха? Сам во всём разберётся, не маленький.

Ночью Веня спал плохо. Он замёрз и ворочался с боку на бок. Просыпаясь, он слышал, как дышит Лена, которой было тепло посередине, как шумит за палаткой осенняя тайга, как ворочается Женька и что-то бормочет во сне, как потрескивают сучья в костре, и Вене казалось, что этот костёр разговаривает с бородатым.

А утром они снова шли по тайге.

Идти было трудней, чем вчера. Они попали в болото, и ноги засасывала почти до колен. И опять пошёл дождь.

Женя уверенно шёл впереди.

Он проснулся бодрым и всё время насвистывал «Бабушка, научи танцевать чарльстон». Женька кое-что придумал, не зря он всю ночь разговаривал с костром. Но бородатый никому не сказал, что он придумал.

Он бойко перескакивал с кочки на кочку, но ноги его всё равно проваливались в жидкую болотную грязь. Иногда на пути оказывались длинные поваленные сосны, и он шёл по стволам деревьев. Это у него получалось легко, красиво и ловко.