Свадебные колокола

Она сняла у него ещё несколько фишек и продолжала:

— Умно ты играешь, только у тебя сноровки особой нет. В шашках, сынок, как и на войне, нельзя ворон ловить. Я вот прозевала, — и тётя Соня шевельнула култышкой руки. — Шашки — это генеральская игра. Как-то, помню, жили у меня два генерала. Всё в шашки резались — день и ночь.

Веня кивнул головой, соглашаясь с ней. Его отец тоже любил побаловаться в шашки, которые он привёз из Китая. Шашки были неотразимые — из слоновой кости, и на каждой фишке были вырезаны фигуры зверей. Только играл отец в шашки плохо и всё проигрывал. Но он никогда не огорчался. За шашками отец думал и говорил о другом — как бы получше провернуть своё очередное дело. Умело проиграть в шашки — это первый залог успеха, учил Веню отец. Надо всегда знать, с кем садишься играть в шашки.

Партия была снова за тётей Соней. Веня поджал губы и развёл руками, признавая своё поражение:

— Не везёт мне. Я давно не играл.

Старушка посмотрела на Веню долгим пристальным взглядом и, складывая в красивую коробку из-под печенья шашки, сказала:

— Губы у тебя толстущие. Видать, дюже добрый. А добрым, известное дело, не везёт в карты.

— Пусть не везёт. Когда везёт, неинтересно жить. Тогда всё заранее предугадано и расписано, как в бухгалтерском отчёте. Мне такое расписание не нужно.

— Каждый живёт по-своему, — ответила тётя Соня.

— Вот это и плохо.

— Ой, не скажи, сынок, мерки у всех свои собственные.

— Мерки-то разные, — согласился Веня. — Но кроме мерок есть ещё один поразительный инструмент. Люди называют его совестью. И он должен быть у всех один, этот тонкий инструмент, вроде эталона, как кремлёвские часы.

Тётя Соня ничего не ответила.

А потом Веня пил чай из большой фарфоровой чашки, из которой совершенно спокойно можно было напоить чаем сразу нескольких человек. На чашке была надпись «Желаю хорошего мужа и счастливой жизни». Как-то не клеилась такая мещанская надпись с тётей Соней, но Веня не хотел заводить об этом разговор. С какой стати?

На столе перед ним на выбор стояли несколько литровых банок с вареньем — варенье из красной смородины, из брусники, из дыни, из зелёных грецких орехов, из рябины и из моркови с лимоном.

Веня снимал пробу с каждого.

Тётя Соня, раскладывая одной рукой на столе карты, начала гадать Вене:

— В голове у тебя какая-то червонная дама с её казённым домом. Что у тебя на сердце? На сердце твоём благородный бубновый интерес. Ты, сынок, почитай, девушек уважаешь?

— А кто их не уважает. Собрался вот одну украсть. Не знаю, что получится.

— А мой так и не женился. А каково одному? — Тётя Соня вздохнула. — Для сердца у тебя дальняя дорога. И хлопоты в придачу. Будет у тебя какая-то неприятность скоро, и сердце твоё успокоится твоими хлопотами.

— Может, успокоится, а может, и нет, — ответил Веня, задумчиво покручивая большую фарфоровую чашку в руках. — Скорей всего, нет.

— Ещё чайку?

— Спасибо. На неделю вперёд чаю напился. Пора мне.

— Может, заночуешь у меня? Куда на ночь-то глядя?

— Ничего, — улыбнулся Веня и надел телогрейку. — Я в казённый дом спешу. А там не любят, когда опаздывают.

Тётя Соня не стала его больше удерживать. Она помогла ему надеть рюкзак и трубу, а потом тихо сказала:

— Кланяйся сыну от меня. Фуфайку мне тут давеча обещали для него достать. Так я сразу и вышлю, как достанут. Так и скажи.

Они простились.

Веня уже открыл дверь, но потом передумал и остался в комнате. Снял и поставил к стенке трубу, долго копался в рюкзаке и достал оттуда фотоаппарат. Улыбнулся и взвесил его на руке.

— Тяжёлый. Как мешок с ливнями, — сказал Веня и протянул аппарат тёте Соне. — Сын вам прислал. Совсем забыл. Сказал мне — пусть мать цветные карточки делает.

Мать Фисенко стояла с вытянутой рукой вдоль бедра. На глазах у неё навернулись слёзы.

И тогда Веня заторопился, улыбнувшись на прощанье чужой матери толстыми, добрыми губами.

Но Веня не простил Фисенко. Он не мог его простить, хотя и искал ему оправдания. Он был твёрдо уверен, что прошлым нельзя жить, каким бы удивительным оно ни было. Прошлое как костюм, из которого человек вырос. А знал ли об этом Фисенко?

Чем он живёт? Процентами? Если это действительно так, думал Веня, то Фисенко — балда-ударник. Неужели можно забыть поющих оленей?

Он вышел на улицу, когда в небе зажглись первые далёкие звёзды.

ПОД ЗВЁЗДАМИ ЗАРЯНА

Осенью звёзды особенно чистые, словно старательно прополощены дождевой водой, и хочется подпрыгнуть высоко-высоко вверх, чтобы дотронуться руками до этих непонятных иероглифов, написанных длинными беспорядочными рядами. Почему никто не может прочесть эти древние и такие загадочные письмена?

Веня вспомнил маленького и лысого Борю Заряна. Он приехал к ним в колонну из Армении, возил самого Амбарцумяна (Боря работал в Бюраканской обсерватории). Гуревич принял его шофёром на самосвал и по совместительству монтёром. «Надоело мне на Арарат смотреть», — шутил Зарян, когда вспоминал Армению. Кроме звёзд, Борю ничего не трогало, он был флегмат высшей категории. Зарян читал десятки книг и рассказывал забавные вещи. Оказывается, если с Белых Карликов привезти камень размером со спичечный коробок, то нужен будет состав, электровозов, чтобы стронуть его с места. Зарян хотел стать непременно великим астрономом. Он обещал ребятам, если откроет новую звезду, назовёт её сорок первой в честь их колонны. Мальчишки верили, что он откроет такую звезду. А почему бы и нет? Зарян был отличным шофёром, придумал универсальный телескоп, в который ребята смотрели на Магеллановы Облака, а он комментировал их путешествие к звёздам. Все вечера Боря проводил с книгами, а ночи со звёздами. Когда он спал, никто не знал. Неужели после этого Зарян не станет астрономом и не прочтёт эти звёздные загадочные письмена?

Таёжный медленно погружался в сон. Здесь рано ложились спать и вставали вместе с солнцем — старый сибирский порядок. На улице пахло после дождя прелыми листьями.

Нечего и думать, решил Веня, что мне удастся подхватить попутную машину. Нужно вернуться к те; тёте Соне или топать в гостиницу.

Веня не хотел напрасно терять время. Но делать было нечего, и он пошёл в гостиницу.

До гостиницы Веня не дошёл. Хозяин мотоцикла с коляской, которого Веня не разглядел в темноте, а запомнил только огромные лётные перчатки, посадил его в коляску.

— Тебе куда?

— Можно на Кудыкину гору, но лучше на станцию, — сказал Веня.

— Подброшу до развилки. Там пешком почапаешь.

Одноглазый мотоцикл оказался на редкость резвой машиной, которая весело потрещала минут десять и оказалась у развилки.

Парень в огромных кожаных рукавицах почти до самых локтей повернулся к Вене:

— Мне направо. Жди здесь попутной.

— А они такими вечерами ходят?

— Случается.

— Ты не забудь меня тут проведать ночью, — сказал Веня.

— У меня других дел по горло. Вообще топай прямо через тайгу, друг. Засветло будешь на узловой. На вот фонарик, а то шею сломаешь.

— Шею, конечно, жалко, — сказал Веня и взял фонарик.

Парень в лётных перчатках показал рукой на тайгу:

— Здесь есть дорога. Размыло её малёхи после дождя. Так ты по ней и дуй до самого конца.

— Очаровательная будет прогулка. Домой вернусь, путевые записки напишу, — невесело сказал Веня.

— Я обязательно прочту, — пообещал парень. — А ты можешь мои почитать, вроде обмена опытом. «Новый мир», шестой номер, фамилия моя Ларин. Бывай, дружище.

— Салют. Береги шины, — сказал Веня.

Мотоцикл сверкнул одним глазом, ослепив Веню, и рванулся с места. Но потом он развернулся и подъехал снова к Вене:

— На тебе губную гармошку. Скучно не будет.

— Я играть не умею. Мне что труба, что гармошка. Гитару признаю, — ответил Веня.

— Ничего. Пока дойдёшь до узловой, научишься.

И мотоцикл уехал.

Только дурак будет здесь ждать попутную — авось пройдёт, думал Веня. А если не авось, тогда как? Лучше потопаю на своих двоих. Так, во всяком случае, надёжней. А этот, в перчатках, славный малый.