Профессор Жупанский

— Верно! Святую правду говорите! — раздалось со всех сторон.

— За такое и по второй налить можно, — пошутил дядька Петро. — Кому, конечно, для здоровья не вредно.

Усач задавал тон, будто дирижер. Так уже повелось — любил Петро Степанович поработать как следует, любил и в компании посидеть, песню спеть, рюмку выпить. Редко какая сельская гулянка обходилась без его участия. Зато все знали: где присутствует дядька Петро, там ни дебоширства, ни какого-либо перебора не будет.

Оживленнее пошли разговоры. Пошли в ход ложки, вилки.

— Теперь ваша очередь, председатель, — обратился Крутяк к Пилипчуку. — Как, товарищи, послушаем Михаила Тихоновича?

— Обязательно! — хором ответили за столами.

— Да дайте же человеку за целый день по-настоящему покушать, — вступился за Пилипчука машинист Ярослав.

Ярина Тарасевич не принимала участия в общем разговоре. Она сидела бледная, будто перепуганная. Недопитой стояла и ее рюмка. А к еде Ярина и не прикоснулась.

— Лучше погибнуть! — сорвалось с ее уст неуместное в общем веселье слово. От этого еще больше побледнела, испуганно приникла к самому столу.

— Вы что-то сказали? — наклонился к девушке Крутяк.

— Я говорю, что здесь настоящее веселье, — слукавила Тарасевич, наигранно улыбаясь.

— Истинное веселье! — подтвердил Крутяк.

— Но мне нужно уходить, — заторопилась она. Чувствовала: если сейчас не выйдет из-за стола, непременно расплачется, выдаст себя или вызовет подозрение.

— Это почему же так, Яринка? — вмешался в разговор Пилипчук. — Не желаешь посидеть вместе с нами? Послушать мой тост?

— Я должна готовить отчет, сообщить в район, что колхоз закончил молотьбу. Прошу, Михаил Тихонович, не обижаться на меня! — сбивчиво выпалила девушка, и ее лицо вдруг покрылось красными пятнами.

Пилипчук поднял указательный палец, другой рукой придвинул к Тарасевич недопитую рюмку.

— Раз будешь о нашем колхозе добрые сведения давать, то тем более выпить за наши успехи должна. Чтобы отчет лучше получился.

Михаил Тихонович не выдержал серьезного тона, засмеялся. Его поддержали, да так, что, казалось, хата от хохота вздрогнула. Люди неудержимо смеялись не потому, что председатель колхоза сказал очень веселые слова, а просто всем было приятно от общего хорошего настроения, вызванного первым успехом.

— Не забывайте, товарищи, что Яринка теперь работает за двоих, потому что председатель сельсовета на курсы поехал, — взял под защиту девушку Крутяк. — Правда, отпустим только при одном условии: Яринка все-таки должна допить свою чарку.

— Это как водится, — пробасил дядька Петро. — Недопитая гостем чарка беду накликает.

Ярина Тарасевич окинула взглядом всех присутствующих, взяла свою рюмку, подняла высоко над головой.

— За ваше счастье! — воскликнула она срывающимся тоненьким голоском.

— За твое тоже, — раздалось одновременно несколько голосов.

Тарасевич поблагодарила за гостеприимство, вышла из-за стола. В ее глазах сверкали слезы. Но никто из присутствующих не заметил этого, а если кто и заметил, не придал значения. Люди веселились, и каждому хотелось думать только о хорошем. А тут еще в комнату влетел заведующий клубом Никифор.

— Студенты из города приехали! Концерт давать будут! Приглашаю в клуб к семи часам! — крикнул с порога, еле переводя дух.

Разговор за столом тотчас же сменился, пошел по другому руслу.

— Теперь не стыдно и студентов послушать, — возвысил свой голос Пилипчук. — Приглашай, Никифор, всех сюда. Пускай с дороги подкрепятся малость. А с представлением ты особо не спеши, ведь нам еще домой надо сходить, переодеться.

— Приказано пригласить студентов на застольное подкрепление! — по-военному коснувшись пальцами козырька фуражки, отчеканил задорно Никифор.

Михаил Тихонович наклонился к Крутяку.

— А то понимаете наше положение, Остап Богданович, сынок пишет — приедем помогать. Где это видано! Им ведь учиться надо. Вы не согласны? Или, возможно, я неправильно говорю?.. А сегодня поднажали, и дело пошло. Особенно Бондарчук старался. Изо всех сил старался. Пусть не обижается на него старушка.

— Какая это старушка? — не понял Крутяк.

— Да молотилка наша, — улыбнулся председатель. — Дал он ей сегодня просто непомерную нагрузку.

— Ничего, Михаил Тихонович, — положил на колено Пилипчуку руку Крутяк. — Наши заводы теперь выпускают сельскохозяйственных машин больше, чем до войны. И мы это чувствуем. Вот и вчера получили разнарядку на новые молотилки. Одна из них достанется вам. А годика через два-три дела пойдут у нас еще быстрее.

— Верю! — мечтательно произнес Пилипчук. — Даже слепому видно, что большевистская партия слов на ветер не бросает. А потому и верю!

Крутяк вопросительно посмотрел на председателя колхоза, потом наклонился к нему ближе, тихонько зашептал на ухо:

— Почему же вы сами-то до сих пор еще не в партии?

Михаил Тихонович по-мальчишески шмыгнул носом.

— Потому что совесть не позволяла с этим делом торопиться, — признался он задумчиво и поднял на Крутяка внимательные глаза. — Мне уже и наш парторг напоминала. — Он почему-то опять покраснел, словно оправдываясь, добавил: — Вы только не подумайте чего-нибудь такого. В душе я коммунист, но только проверяю себя на практике... Я об этом никому не говорил, даже Лобановой, а вот вам признаюсь, как на исповеди.

Крутяк почему-то промолчал, потом встал из-за стола, подошел к Лобановой.

— Как вам живется, тетя Лиза?

Лобанова вместе с веснушчатой Пашей разносила глазурованные миски и тарелки с едой. Обе женщины казались веселыми молодицами, которые еще не забыли о своем девичестве. Повернувшись к Остапу Богдановичу, Лобанова окинула его лукавым взглядом.

— Плохо живется, потому что племянники у меня плохие! — И полушутя заметила: — Ох, Остап Богданович, буду я с вами крепко ссориться из-за библиотеки. На весь район буду кричать. Вот увидите!

Крутяк взял Лобанову за руку, с напускной таинственностью шепнул:

— Но когда будете кричать, обязательно прокричите, что райисполком сегодня для сбоковской библиотеки выделил две тысячи рублей. Очень прошу, Лиза Самойловна.

Лобанова широко улыбнулась:

— Вот спасибо, Остап Богданович. Была бы помоложе, поцеловала бы прямо на людях. Одним словом — благодарю и выражаю благодарность всему райисполкому.

Тем временем за столом раздалась не совсем уверенная песня:

Два мужских голоса словно сомневались — удобно ли затягивать песню в присутствии районного начальства, пели далеко не в полную силу. Но песня пришлась по душе, совпала с настроением колхозников, ее подхватили дружно, вдохновенно, и песня раздвинула стены просторной крестьянской хаты! Вместе с колхозниками подтягивал баритоном и Крутяк. Он решил сегодняшний вечер провести в родном Сбокове, чтобы поговорить с односельчанами, вспомнить прошлое, свое полусиротское детство, батрацкую юность.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Вечерело. В селе то тут, то там загорались скупые огоньки. Нужно было бы зажечь лампу и в сельсовете, но дед Роман берег керосин, сидел без света, ожидая прихода секретарши. И вспоминал...

Все видели старые глаза и слышали глуховатые теперь уши. Ой много! Видел дед Роман седенького императора — видел, потому как служил в его муштрованно-перемуштрованном войске несколько лет; попадался под руку, и много раз, дед Роман легионерам Пилсудского, которые «угощали» его плетями; дважды пережил нашествие немецких захватчиков — кайзера и Гитлера, харкал кровью и слышал предсмертные стоны своих сыновей — Ярослава и Федора.

Знал дед Роман, что бог сотворил землю, но земля принадлежит богатеям; верил, что бог создал реки и леса, но ловить рыбу и охотиться на зверей разрешалось только господам. А теперь надо делать так, как советует Остап Крутяк, ибо Крутяк говорит то, о чем думает он, дед Роман.