Люди на болоте. Дыхание грозы

на крыльцо Зайчик; как степенно, в черной матерчатой поддевке, в картузе с

блестящим козырьком, зашел Андрей Рудой; как скромно открыл двери Грибок;

как позже всех - тихий, задумчивый - скрылся в сенях Чернушка. Выходил во

двор и вернулся в хату Миканор. Землемер не появлялся, но Василь знал, что

он тоже в хате. Потом уже - все давно позавтракали - прикатил на телеге из

Олешников строгий, аккуратный Гайлис, привез еще какого-то человека,

немолодого, в городской одежде. Гайлис привязал коня к Миканорову

штакетнику, и оба, с Миканором, что выбежал навстречу, тоже пошли в хату.

Чем больше собиралось в Миканоровой хате членов комиссии, тем больше

росла у Василя тревога. Он особенно встревожился, когда приехал и вошел к

Миканору Гайлис.

Неприятно ныло внутри, когда гадал, о чем там в хате говорят, что

готовят. Видел, что и в соседних дворах следят, ждут. Было заметно, все

село живет тем, что должно начаться, - и это еще усиливало тревогу. И -

как нарочно - не было ночной решительности, и слабость чувствовалась в

ногах, в руках. Одолевала робость.

Внутри заныло больше, когда увидел, как вышли все из хаты, стали

выносить какие-то приспособления, длинную полосатую доску, связку железных

колышков, круг с лентой.

Среди тех, кто собирался в поле, были Даметик и Даметиха.

Даметик - свободный в движениях, уверенный, Даметиха - несмелая, как бы

виноватая. Кроме Даметихи, вид у всех был озабоченный, деловой. И

разговор, судя по тому, что долетало, был деловой.

Услышав этот разговор, на ближние дворы, на улицу повыходили люди,

толпились, следили за важными сборами.

Не усидела в хате мать, вылез дед, переваливаясь сошла с крыльца Маня.

Стали у забора, глядели. Дед курил трубку, сипло кашлял.

Мать то и дело оглядывалась, вроде бы безразлично, беззаботно. Так же

беззаботно подошла к Василю, начала снова, как маленькому:

- Ничего, жили до етого, проживем и без етого... Да и то подумать -

уделят же чего-то!.. - Заметила, как он недовольно шевельнулся, догадливо

изменила разговор; - И попросить можно, Даметиху или Миканора самого...

Чтоб не обделил там, где давать будут...

Только и умеет бередить; Василь отвернулся, дал понять, что не желает

слушать. Неласково, исподлобья, проследил, как одни на телеге, а другие

пешком, вдоль плетней, двинулись к полю.

Потоптался немного у хлева, побрел на пригуменье. Покопался возле

гумна, не видя, что делает: не мог никак одолеть большого беспокойства,

отвратительной слабости, что обессиливала его. Поглядывая исподлобья,

видел: на пригуменьях там и тут собирались группки, озабоченно толковали.

Несколько человек прошло в сторону цагельни - веселые, любопытные,

хмурые; а он все копался, все не мог набраться смелости, ясности,

преодолеть нерешительность. Как бы заново слышал грозную латышову речь на

собрании, которая особенно тревожила: не один он знал, что латыш слов на

ветер не бросает; после слов Гайлиса будто ближе чувствовалась юровичская

боковушка, угроза Зубрича: "Можем и вернуть!" Не утихали, не забывались

настойчивые уговоры матери. И все же она не давала покоя, земля его,

словно звала защитить ее; ни на миг не глохло в нем сознание, что телега

приближается к цагельне, что скоро все начнется. Что близко-близко минута,

которая все решит. Что нельзя сидеть, медлить.

Он бросил грабли, которые почему-то держал, тяжело двинулся от гумна.

Как что-то постороннее, заметил, что начал накрапывать дождь, заметил и

туг же забыл: сразу за гумнами глаза нашли, где уже телега. Телега

приближалась к цагельне. Доехала до купы осин и сосен, свернула в поле, на

время спряталась за деревьями...

В поле стояло несколько группок - мужчины и женщины; Василь

присоединился к одной, в которой был Игнат и еще несколько мужиков. Он

сразу отметил, что большинство мужиков настроены мирно: только у двоих,

кроме Игната, было здесь немного земли, но и двое этих, казалось, не

горевали или не показывали горя. Словно решили: что будет, то будет.

Василь только в Игнате почувствовал своего единомышленника. Все же он, как

и Игнат, не отходил от других:

странно, даже возле этой группки было как-то спокойнее, увереннее Про

себя подумал: а может, и правда, уступить?

Что будет, то будет. Но он отмахнулся от этой мысли.

Видел, как в самом углу поля, за цагельней, около леса, телега

остановилась, как землемер стал что-то искать в ней.

Расставил треногу, приладил какое-то приспособление; один из мужиков

сказал, что там есть такой бинокль, что показывает, как мерять.

Незнакомый, которого привез Гайлис, пошел краем поля вдоль леса, с длинной

доской, мужик сказал, что ее зовут рейкой. Отойдя, незнакомый остановился,

поставил рейку перед собой, а землемер согнулся у своего приспособления,

начал всматриваться в "бинокль". Еще двое - было видно: Хоня и Грибок -

потянули ленту. За ними со связкой колышков потащился Чернушка.

Останавливаясь около Хони, то и дело втыкал колышки в землю.

Латыш и Миканор то подходили к ним, то, большей частью, были возле

землемера...

Как только начали приближаться к Игнатову наделу, Игнат, весь подавшись

вперед, шаркая лаптями, устремился навстречу им. Он перешел поле, стал с

того края, где мерили. Обмерщики были близко, но еще не приблизились

совсем. Он стоял, ждал. Когда незнакомый, с полосатой рейкой на плече,

хотел пройти мимо него, Игнат что-то крикнул.

Тот остановился. Оглянулся на землемера. Там уже складывали треногу,

положили на телегу и вдоль поля направились к тому, что стоял с рейкой. Не

доехали, остановились. Стали снова расставлять треногу. Хоня и Грибок

первые заметили, что у незнакомого с рейкой что-то неладное, - бросили

мерять, пошли к нему. Заметили это и Миканор и Гайлис - тоже направились к

Игнату и к тем, кто собрался вокруг него. Было видно - там начался спор.

Игнату приказывали сойти с полосы, но он упирался, отталкивал рейку,

что-то кричал. Вдруг вырвал рейку, отскочил, широко размахнулся.

Все опасливо отшатнулись, отступили. Снова приказывали что-то, но он не

слушался. Держал рейку наготове. Тогда Хоня стал обходить его. Выбрав

удобный момент, кинулся сзади, обхватил. Ринулись на Игната другие.

Повалили...

Туда стали собираться мужики, бабы. Василь тоже, неуверенно,

настороженно, потащился. К тому времени, как он подошел, Игнат стоял уже

со связанными за спиной руками.

Красный, с редкими, прилипшими к мокрому лбу седоватыми волосами,

невидяще водил ошалелыми глазами. Напрягая мускулы, дергал плечами,

вырывался.

Гайлис вынул блокнотик, хотел что-то написать. Вдруг резким движением

спрятал его, приказал подогнать телегу.

Когда Зайчик живо, расторопно подкатил, Гайлис с Миканором посадили

Игната на грядку телеги, латыш легко вскочил с другой стороны, приказал

ехать. Зайчик моментально очутился на передке, дернул вожжами. Все, кто

остались, минуту смотрели вслед им, молчали. Миканор первый опомнился,

распорядился продолжать работу. Избранные в комиссию сразу начали

расходиться:х Хоня с Грибком и Чернушкой, подошедшим позже, подались снова

к брошенной ленте. Помощник землемера понес дальше рейку.

Люди, сбежавшиеся с поля, теперь уже не отходили, следили поблизости то

за теми, что мерили лентой, то за человеком с рейкой, то - больше - за

Миканором и землемером, который чародействовал над своим непостижимым

обычному уму приспособлением, что-то гадал над бумагой, в которую то и

дело озабоченно посматривал. Среди взрослых вертелось несколько малышей,