Люди на болоте. Дыхание грозы

Миканор заметил: Гайлис повернул голову к нему, строго и требовательно

ждет, - в ропоте, что не хотел уняться, объявил:

- Слово по данному вопросу имеет председатель сельсовета товарищ Гайлис.

Гайлис встал, подтянутый, аккуратный, в туго подпоясанной, застегнутой

шинели, с ясным, открытым взглядом голубоватых глаз. Стоял, ждал, пока не

утихли все. Только когда воцарилась нерушимая тишина, с обычной своей

аккуратностью и точностью начал объяснять:

- Землеустройство, который проводится теперь, не есть простой фокус,

как думают некоторые люди. Землеустройство проводится не потому, что

кому-то нечего делать и он выдумал снова переделить землю. Нет,

землеустройство есть серьезный и необходимый кампания, который имеет

серьезное политическое значение. Землеустройство проводится потому, что

теперешнее положение с землей не соответствует новому положению на селе.

Старый положение с землей был установлен при старом порядке, который

теперь изменился.

Новый положение требует и нового землеустройства. Теперь на смену

единоличным хозяйствам пришел коллективный хозяйство - колхоз. На смену

мужицким полоскам должно прийти широкое колхозное поле. Колхоз будет

работать на тракторах, сеялках, жатках - ему необходимо широкое поле.

На узких полосках колхоз работать не может! Это землеустройство и

должно дать колхозам широкое поле, простор для техники, для счастливой и

культурной жизни. Это имеет важное значение для всего села и для всего

народа, потому что в этом единственный путь мужика к культурной жизни.

Потому что колхоз должен показать всем, как надо идти по этому пути!..

После такого вступления Гайлис повел речь в практическом направлении,

сказал, что для землеустройства сельсовет и партячейка создали комиссию,

что комиссия и будет всем руководить. Он определил вопросы, - расстегнув

шинель на груди, достал аккуратно сложенную бумажку, начал читать, из кого

состоит комиссия. Люди настороженно слушали: он читал выразительно,

стараясь выговаривать четко, приостанавливаясь после каждой фамилии; были

в комиссии Гайлис, Миканор, Хоня, Чернушка, Грибок. Когда он свернул

листок, по хате пошел ропот недовольства, слышались и голоса одобрения:

"Ето комиссия: одни колхозовские!..", "А колхозники что - не люди?..",

"Одного Чернушку от всего села!..", "Правильная комиссия!..", "Хитро

составлена!..", "Такая наделит, черта!.."

Гайлис спокойно переждал шум, сказал, что комиссия будет работать

вместе с землемером, который специально прислан из района: он показал на

землемера, державшегося так, будто речь шла о ком-то другом. Комиссия,

объявил Гайлис, начнет работать завтра и постарается сделатб все быстро и

хорошо. Все материалы оформлены, необходимый инструмент привезен, все

подготовлено, чтобы начинать.

- А какое поле под колхоз? - не выдержал, крикнул от печи Евхим.

Евхима поддержал дружный, нетерпеливый гомон: чувствовалось, что это

больше всего волнует многих в хате.

- Сейчас скажу. - Гайлис невольно глянул в ту сторону, откуда

выкрикнули, упрекнул нетерпеливого: - Не надо спешить поперед батька.

Всему своя очередь. - Глядя уже на других, сказал с дружеской

откровенностью: - Мы этот вопрос думали. Для колхоза будет отведено поле,

которое называется Пилипов рог.

- Are! - вырвалось сразу у кого-то из женщин. Ядовитое, несдержанное.

Вмиг хата загудела, забурлила беспорядочными горячими голосами: все в селе

по слухам знали уже про это; многие пришли на собрание с твердым

намерением помешать переделу, уберечь свое; все время ждали этого момента.

Шумели, кричали так, что сначала все тонуло в сплошном гуле. Вырывались

только отдельные выкрики: "Выбрали! ..", "Нашли!", "А другим что?!",

"Решили!", "Других - на пески!", "Правильно!", "Дулю!", "Не дадим!"

Угрожал, готовый ринуться в бой, Евхим. Горланил, помогал Евхиму, будто

похваляясь силой голоса, Бугай. Кипел злобою, даже вскакивал с лавки Вроде

Игнат. Тяжко, как в бочку, бухал Прокоп Лесун; чисто, проворно сыпала

недобрыми присказками Сорока. Чернушиха махала руками, качала головой,

обращаясь к женщинам: кричала больше всего потому, что кричали Сорока и

другие. По дружескому долгу. Старый Глушак, болезненно тряся головой,

сипел тихо, сдержанно: помнил себя и тут, побаивался; от сдерживаемой

злобы брызгал слюной, - если б мог, разорвал бы латыша и рябого.

В голоса недовольства, возмущения врывались крики, одобрявшие передел

земли, - крики колхозников: Хони, Хведора Хромого, Зайчика, Зайчихи. Их

распаляла ярость тех, кто возмущался: они, как бойцы в битве, сражались

тем более отчаянно, чем больше на них наваливались Может быть, кричали еще

горячее, громче: их быЛо все же меньше, а перекричать - пересилить они

должны были!

Кричал и Василь: горячий гул, водоворот криков поднял, вырвал из. груди

тревогу и злость, что давно мучили его. Не отступился рябой - лучшую

Василеву землю забрать хочет!

Один настоящий кусочек, который так трудно достался! На который вся

надежда! С которого только и живешь!

- А нам чем жить? - вплетал Василь в другие свой крик, в котором были

одновременно и упорство и страх. - Нам - зубы на полку?!

- Не дадим! - причитал рядом багровый от злобы, от крика Вроде Игнат.

- Хватит вам одним! Напанствовались уже! - визгливо врезался вопль

Зайчихи.

- Привыкли - на хорошей земле одни!

- Нет такого закону - отнимать!..

- И другим надо жить! Все хочут жить!..

- Пожили уже!

- Идите в колхоз! Дак и у вас будет! Хорошая земля! - пробился звонкий

голос Хони.

Ему ответил кто-то в злобной запальчивости:

- . Идите! С вашим колхозом!

- Дак нечего рот разевать! Молчите!

- Не будем! Не пустим!..

- Судиться будем!

- Не отдадим!..

Почти сразу, как начался этот содом, Гайлис сел. Не впервые был на

собрании, не впервые сталкивался с беспорядочной, жаркой схваткой. Разные

голоса слышал, и хорошие, одобрительные, и злые,-полные ярости, ненависти.

Всего наслышался и навиделся на собраниях не только в Куренях и Олешниках,

во многих ближних и дальних, за лесами, болотами деревнях сельсовета. Но

не только потому, что это было не внове, спокойно сел, терпеливо ждал,

когда уймется вопль, не в характере твердого латыша было кричать,

неразумно отвечать на крик криком. Гайлис отвечал на ярость спокойствием,

выдержкой. Выдержкой, непоколебимым спокойствием показывал, что никакие

крики его не сбивают с толку и не собьют. Положив крепкие, обветренные

руки на стол, подтянутый, собранный, прямой, будто выточенный из крепкого

дуба, смотрел он в хату пословно не слышал ничего. Ни одна черточка не

изменилась на обветренном, худощавом лице.

Землемер теперь сидел не так безразлично, чистые, прозрачные юношеские

глаза бегали по рядам с интересом. Он останавливался на лицах тех, кто

кричал, всматривался с каким-то затаенно-веселым оживлением; его словно

потешала эта буря разноголосицы. Миканор стоял, стучал ладонью по столу,

надрывая до хрипоты голос, приказывал замолчать.

Наконец выкричались, раскрасневшиеся, потные, начали утихать.

- Товарищи, - неторопливо поднялся Гайлис, - этот шум не дает никакая

польза.. Это точно. Есть решение, и райком партии и райисполком этот

решение одобрил. Оно есть уже - закон... Это решение - законное. Оно не

выдумано самоуправно. Оно принято на основании решение правительства, чтоб