Избранное

- Теперь, - сказал Богуш, - нам потребуется еще замковый -

открывать и закрывать затвор орудия.

Вперед было сунулся щуплый телеграфист с молниями в петлицах, но

его оттеснили.

Вышел рослый железнодорожник с синими кантами.

- Слесарь, - сказал он отрывисто. - Чинил оружие... Партизанам.

Когда немчуру били.

- Так, понятно. Все! - Богуш встал с борта. - А остальные...

Извините, товарищи, но я, как командир, обязан предложить вам оставить

бронепоезд.

Рабочие заволновались. Растерянно сбились в кучу, толпой

подступили к командиру. Поднялся шум, говорили все сразу, перебивая

друг друга. Кто-то требовал, чтобы дело разобрал профсоюз, другой

кричал и грозился пожаловаться в штаб. Двое или трое, пытаясь

успокоить остальных, доказывали Богушу, что, если бы не они,

железнодорожники, бронепоезд так и стоял бы в тупике, а растопили они

его для того, чтобы самим выйти в бой. "Это наше право! - твердили

они, наступая на Богуша. - Наше право!"

Но Богуш ничего не слушал. Он выждал, пока шум стал стихать, и

твердо повторил свое приказание.

Рабочие взяли винтовки.

- Оружие оставить, - сказал Богуш. - Это инвентарь бронепоезда.

Тут уж и я не стерпел.

- Неправда, это их винтовки! - вступился я. - Вы командир, и наше

дело подчиняться, но оружие рабочим выдал командир бригады. Сам лично.

- Ах, разве! - Богуш живо обернулся ко мне. - Тогда пожалуйста, я

не возражаю... Но тем более, значит, вам, товарищи, не место здесь...

В полках сейчас каждый человек с винтовкой на счету, а вы, извините,

прохлаждаетесь... Слышите, какой бой идет!

Рабочие вышли, построились с винтовками на перроне и молча

двинулись с вокзала.

Глава третья

Бой на подступах к Проскурову все разгорался. В городе начались

пожары. Это неприятельские снаряды, взрываясь, поджигали в разных

концах города деревянные и камышовые крыши. Быстро клубясь в

прохладном утреннем воздухе, дым черными завесами застилал город.

Станция тоже уже была под обстрелом. Со звоном рвались в воздухе

шрапнели, обдавая перрон градом пуль. Завывая, как сирены,

проваливались куда-то за вокзал гранаты, и слышно было, как там,

сзади, рушились здания и осыпались стекла.

Стоять дальше у перрона стало невозможно, и командир приказал

передвинуть поезд. Теперь мы стояли на какой-то поросшей травой

подъездной ветке, вдоль которой высились похожие на веретена

украинские тополя. В этом случайном и малонадежном укрытии команда

бронепоезда проходила учение и боевую практику...

Не знаю, какие успехи делали в своем вагоне пулеметчики, только

за них, видно, командир был спокоен: он побывал там всего один раз и

больше уже не ходил. Но у нас в вагоне дело не клеилось. Из всех

пятерых наших "артиллеристов", отобранных командиром, только один

каменотес и разбирался в пушке - остальные ведь впервые очутились

перед этой махиной. А тут еще и времени в обрез, и этот гнетущий

свист, и грохот обстрела...

Богуш выходил из себя.

- Замковый! - кричал он, топая ногами. - Где у вас стопор курка?

Опять не в боевом положении? Третий номер... да ты, стриженая голова,

ты третий номер! - вдалбливал он совсем ошалевшему племяннику

каменотеса. - Как подаешь снаряд? Где правая рука у тебя, где левая?

Сено-солому к рукам привяжу!.. Четвертый номер! Пятый!

Пятым был матрос. Он уже начинал злиться и отвечал Богушу

петушиным голосом: "Так точно-с! Никак нет-с!"

- Ну знаете, товарищи... - сказал наконец Богуш. Он отошел,

достал платок и дрожащей рукой обтер шею и лоб. - Я, конечно, поведу

вас в бой, но только имейте в виду...

Он вдруг выбежал на середину вагона, топнул ногой и начал сыпать

без передышки:

- Орудие к бою! По краю деревни! Шрапнелью... Заряд номер два!

Отражатель ноль! Угломер двадцать семь - семьдесят! Наводить на

колокольню! Прицел сто!.. Трубка девять-девять!..

Он сунул руки за спину и с усмешкой посмотрел на одного, на

другого.

- Слышали артиллерийскую команду? Поняли?

Все молчали, оглушенные потоком незнакомых слов, и только

растерянно переглядывались.

- Поняли. А чего ж тут не понять? - осклабясь проговорил

каменотес. Он во всем поддакивал командиру.

- Ни черта не поняли! - сказал матрос и злобно сплюнул. - На

позицию надо выходить. Нечего тут канителиться. С отражателем или без

отражателя, а надо белых бить...

- Правильно, - сказал я.

Богуш обернулся:

- Что-с?

- Я говорю, что самое правильное...

- А я вас не спрашиваю!

Лицо его вдруг покрылось краской.

- Дисциплины не знаете... - заговорил он, понижая голос, чтобы не

услышали другие. - Политотдельщик... стыдно!

Вдруг он уставился на мой мешок:

- А это что такое?

Я объяснил:

- Подрывное имущество.

- То есть что значит - подрывное имущество? Динамит?

- Есть и динамит, - сказал я.

- Так вы что же!.. - вдруг закричал он, обернувшись к

артиллеристам. - Вы нас всех в воздух пустить хотите?.. Шальная пуля,

осколок - и кончено?! Всему поезду конец!

Артиллеристы нахмурились, глядели на меня исподлобья.

Тьфу ты черт!.. Меня даже в пот ударило. Динамит ведь и вправду

может от пули взорваться, такое проклятое вещество. Как у меня это из

головы вылетело.

Я топтался, передвигая мешок с места на место, не зная, куда его

упрятать.

- В задний вагон! - коротко распорядился Богуш.

Он подозвал матроса:

- А вы поможете ему нести.

Мы с матросом спустились на землю.

Я кинул в досаде мешок.

- Вот черт!.. Дураком, олухом каким-то меня выставил - перед всей

командой!

Матрос ничего не ответил и взял мешок за ушко.

Я подхватил мешок с другой стороны, и мы зашагали с матросом в

ногу.

- Он и нас всех дураками выставляет, - сказал матрос как бы про

себя. - Сам-то не слишком ли умен... Ну посмотрим!

В молчании прошли мы мимо красных колес паровоза, будки с

подножкой, зеленого тендера. А вот за паровозом и зеленый вагон, без

дверей, без окон, глухой, как шкатулка. Из бойницы глядит пулемет.

- Впустите-ка, товарищи! - крикнул я в бойницу. - Где тут вход у

вас?

В бойнице, за пулеметом, мелькнула нога в сапоге, потом в

отверстии показались нос и прищуренный глаз.

- Чего надо? Пароль!

Но не успел я ответить, как звякнули буфера, и вагон поехал мимо

меня. Поезд тронулся. С глухим рокотом паровоз выбросил тучу дыма и

прибавил ходу.

- Стой! Машинист! Остановись!

Я бежал рядом с вагоном, уцепившись за край бойницы. Кричал и

матрос, но машинист нас не слышал.

- Прыгай на буфера, живо, эй!.. - закричали из бойницы.

Мы с матросом рванулись вперед, обогнали броневой вагон и

забросили мешок на буфер. Придерживая мешок рукой, я вскочил на буфера

сам и стал обшаривать стену вагона. Беда - на броневой стене не за что

и уцепиться... Но тут неожиданно открылась потайная дверца, и

несколько дружных рук втянули меня вместе с мешком внутрь вагона.

- Федорчук, залезай! - крикнул я. Поискал глазами матроса, а он

вон уже где: бежит чуть ли не впереди поезда! - Ну, ну, цепляйся за

лесенку, не промахнись... - Гоп, ловко прыгнул к артиллеристам!

Я убрал голову в вагон, и за мной медленно закрылась дверца,

тяжелая, как у несгораемой кассы.

Стало темно. Осторожно, чтобы не удариться головой, я

распрямился. Гляжу, а наверху, под самым потолком, красноармеец, как

чижик на жердочке, и над ним, будто огромная шапка, круглая пулеметная