Избранное

нас не уедете!

И оба ушли через вокзальную дверь.

Между тем артиллерийский гул все нарастал. Стекла в окнах

выбивали дробь и жалобно пели.

Над городом уже начали вспыхивать облачка неприятельских

шрапнелей. Какой-то снаряд грохнул совсем близко между домами.

В вокзале выпало стекло и разбилось.

- Ведь вот что выделывает, окаянный! - Железнодорожники

уставились на черную дыру в окне.

"Что же это, - думаю, - командир-то? Пора бы ему".

В эту минуту снаружи вагона послышался шорох.

"Командир! Легок на помине..."

Я подскочил к борту, чтобы показать командиру лесенку наверх, а

навстречу мне над бортом поднялась крестьянская соломенная шляпа с

широкими полями - капелюх. Из-под шляпы глянули темные настороженные

глаза.

Человек в шляпе постоял снаружи на лесенке, обвел всех глазами,

потом показался уже до плеч.

К нам в вагон забирался какой-то пожилой бородатый человек -

борода у него была почти черная, а на бороду скобой свисали рыжие,

словно медные, усы. Одет он был в домотканую рубаху из суровья, с

украинской вышивкой.

Я ждал, что будет дальше.

А он уже проворно вскинул на борт ноги и спрыгнул в вагон,

шлепнув подошвами о железный пол. Он был в калошах на босу ногу. В

руках бородач держал кочергу.

Вскочив в вагон, он сразу обернулся и крикнул еще кому-то за

бортом:

- Влазь!

Через борт перевалился здоровенный парнище с круглой стриженой

головой. На нем были порыжевшие сапоги и латаная розовая рубаха.

Парень встал, глянул на людей, на пушку - и заробел, прижался к борту.

- Не обидят, дура. Бачишь, тут свои, товарищи, - сказал бородатый

и, переложив кочергу из правой руки в левую, стал обходить всех,

здороваться.

- А вы кто такие? - остановил я старика. - Чего тут надо?

Документ!

Старик, не говоря ни слова, закивал согласно головой, сразу сунул

кочергу молодому и полез себе под рубаху. Долго рылся он в каком-то

потайном кармашке на груди, наконец вытащил документ. Я расправил

затертую бумажку. "Предъявник цього..." - стал я читать. В документе

было сказано, что это селянин, из середняков, теперь погорелец. Хату и

двор его со всем добром сожгли весной петлюровские банды.

Я был смущен тем, что накричал на него.

- Надо вам, товарищ, идти в ревком, - сказал я, стараясь

загладить свою оплошность. - Сочувствуем. Рады бы и сами пособить, да

видите - солдаты...

- Та на що ж мени тое способие? Я вас молодых всих здоровше!

Старик засмеялся, показав из-под усов крепкие зубы, и, вертя

передо мной своими дюжими руками, пыльно-серыми на ладонях, сказал,

что он каменотес, - ушел от своего погоревшего хозяйства и ломает

камень в карьерах по реке Бугу. Молодого парня в розовой рубахе он

назвал своим племянником.

- Оби-два камень рушим... А жинка с дитями - по соседям...

Не перебивая старика, я все же помаленьку выпроваживал его из

вагона.

- А ты, товарищ, видать, много бумаги читаешь, - вдруг с усмешкой

сказал старик. - Глядел, да недоглядел, что писано в документе.

- То есть как недоглядел?

Я взял у него бумажку и вместе с железнодорожниками стал

перечитывать.

- На обороте, глядите, - сказал каменотес.

Я перевернул бумажку и тут на уголке увидел карандашную пометку

комбрига: "Принять на бронепоезд. Теслер".

Все посмотрели на старика.

- Так чего же ты вола вертишь? - запальчиво сказал рослый

железнодорожник с синим кантом. - Вот эти дядьки всегда так: балачки

да разбалачки, словно свататься приходят, а дело за пазухой лежит...

Тут бой сейчас, понимаешь или нет? А ты канитель тянешь!

- А я своим розумом живу. У тэбе не позычу, - сказал старик, даже

не взглянув на железнодорожника.

Железнодорожник опешил и не сразу нашел, что ответить.

Наконец он выговорил медленно, нажимая на каждое слово:

- Що вин дурень, так про це и ридна маты скаже...

- У тэбе розуму богато, та вдома не ночуе! - сразу отрубил

старик.

- Да ну вас... обождите вы!.. - смеясь, вмешались в перепалку

остальные железнодорожники. - Ты на какую должность-то прислан,

товарищ? Что умеешь делать?

Каменотес с минуту еще гневно глядел на рослого с синим кантом,

потом сдернул с себя шляпу, смял поля так, что затрещала солома, и

нахлобучил шляпу на самые брови.

- Какой ты, товарищ, специальности? - повторили вопрос

железнодорожники.

- Артиллерист, служил действительную, - сказал старик веско, все

еще хмурясь...

Вот этого уж никто не ожидал... Артиллериста сразу обступили, все

наперебой заговорили с ним и тут же, подхватив его под руки,

торжественно повели к пушке. Но старик освободился от облепивших его

рук.

- Ну-ну, берись, давай показывай, как она, окаянная, действует, -

торопили каменотеса. - Да сбрось чехлы-то! Ничего, ничего, снимай, мы

их потом опять наденем...

Каменотес не спеша расстегнул пряжки на чехлах, спустил их один

за другим на пол и отгреб ногами в сторону.

Я подошел поближе. Вот оно, грозное шестидюймовое орудие... Пуды,

десятки пудов кованой и литой стали - и как слажено, как подтянуто

все!

Все затаясь глядели на могучий ствол, на щит, на механизмы

орудия, осторожно притрагиваясь ко всему руками. Как магнит, тянуло

оно к себе...

Я вскочил на ступицу колеса и стал шарить по стволу, отыскивая

марку орудия. Вот она, марка. Я всмотрелся в мелкие, как на пломбе,

буквы: "Путиловский завод. ПГР. 1917 г.". Путиловцев работа, наших,

питерских!.. Как же это угораздило тебя, матушка, в плен к петлюровцам

попасть? Ну, ничего, теперь-то дома, со своими... Эх, командира нет, -

зарядить бы сразу да бабахнуть. Небось и со станции возьмет по

желто-блакитным!

- Отойди-ка, товарищ, - недовольно проворчал каменотес.

Я спрыгнул на пол.

Каменотес подождал, пока я отошел, потом поплевал на руки и с

минуту раскачивался из стороны в сторону. Вдруг он крякнул и с размаху

хватил кулаком по рукоятке, торчавшей над казенной частью орудия.

Ударил - и с силой потянул рукоять на себя. Из ствола, громыхая,

вывернулся наружу стальной поршень с крупной винтовой резьбой.

Каменотес подпихнул его плечом и отвел вправо.

Блеснул сквозной канал орудия.

Мы все, толпясь, стали в него заглядывать, как в телескоп.

А каменотес тем временем перепрыгнул через лафет и зашел к стволу

с левой стороны. Там, на особом выступе, колонкой возвышался

прицельный прибор, весь из винтов, рычажков, с мелкими, как волоски,

насечками и цифрами. Каменотес прищурился в стеклышко прицела и начал

вращать штурвалы орудия - их было два.

Повертел один штурвал, повертел другой - ствол пушки медленно

отошел в сторону и чуть приподнялся.

- Добра гармата... - проговорил каменотес, поглаживая бороду.

Он подозвал племянника, велел накинуть на пушку чехол, а сам

присел на лафет. Потом, пошарив в карманах, достал и выложил на ладонь

стальной обломок ножа, какую-то трухлявую губку, камешек-кремень и

коротенькую трубочку-"люльку" с бисерными подвесками.

Набив трубку зеленым табаком-самосадом, старик отошел к борту и

приготовился закуривать. Ему предложили спички, но он спичек не взял и

стал сам добывать огонь.

Задача оказалась непростая. Старик зажал кремень и губку в

пальцах левой руки и с силой чиркнул по кремню сталью. На первый раз

ничего не получилось. Он еще раз чиркнул, высекая искры, еще, и

наконец губка затлела. Тут он помахал губкой из стороны в сторону,