Повести, очерки, публицистика (Том 3)

Заведующий складом, не переставая улыбаться, говорит:

- Книжки еще не составлены, а ручек вовсе не даем. Не к чему! Насадят ребята зорьку пера на прутик, вот и ручка. Распишитесь-ка лучше да уезжайте до вечера, - прибавляет он, придвигая ведомость.

Лицо парня на минуту становится серьезным. Кирибаев расписывается, берет маленький синий тючок и, взвешивая на руке, говорит:

- Немного же культуры повезу.

- Сколько имеем. Всем одинаково даем. Вот корабли прийдут, так возом привезем. А может, и ближе найдется. Ждите.

Кирибаеву хочется слышать в шутках парня скрытый смысл, и он спрашивает:

- А скоро?

- Не раньше как урман оденется, - отвечает парень и подает руку.

В коридор входят какие-то женщины, и Кирибаев отправляется разыскивать станцию.

Там в две минуты.

- Ладно, к трем подадим. Только не задерживайте. Нас, небось, штрафуют, а как пассажир тянет, - ему ничего.

"Это, видно, у них на военную ногу поставлено", - думает Кирибаев, возвращаясь на постоялый.

Старуха одна. Ходит с заплаканными глазами.

На вопрос: "Нет ли пообедать?" - уныло отвечает:

"Жареные окуни только".

- Давай, бабушка, поедим.

Хорош ведь жареный окунь, когда правильный документ в кармане и прогонная книжка есть. Даже постоянные приступы кашля не так беспокоят.

"Найдем своих. Везде они есть, - думает Кирибаев, вспоминая обрывки разговоров, рукопожатие веселого парня и загадочную фразу: "Как урман оденется".

ИЗ-ПОД ГЕНЕРАЛЬСКОГО ГЛАЗА

Около трех часов к постоялому подъехал земский ямщик, узкобородый человек с мягким говором выходца из средней полосы России.

Пара лошаденок, ободранная кошевка. Дорожная шуба для пассажира. В углу какой-то старик в зипуне и огромном малахае с напуском по-казахски.

Ямщик осведомляется у "господина-пассажира", можно ли провезти "старичка".

- Свойственник будет - к дочке пробирается.

- Мне не помешает, - говорит Кирибаев, укладывая свой багаж.

Дорожная шуба пригодилась. Ее надел старик.

- В лучшем виде доедешь, - говорит ямщик. Зазвенели колокольцы.

На улицах безлюдно. Лишь около собора длинный хвост очереди. Голова уперлась в каменный домик, над которым подлинный обломок царского прошлого зеленая вывеска казенки с белыми буквами.

Уж не она ли подсказала сибирскому правительству выбрать зелено- белый цвет для своего знамени?

Казенка работает усердно - торгует с восьми утра до десяти вечера, но почему-то торговля ведется из одной лавки.

Кирибаев пытается разузнать у ямщика, почему такой порядок получился. Но тот отвечает неопределенно:

- Берегуться, може. Кто их знает! Маята народу. В Омским вон из камитетов торгуют, - с завистью прибавляет он.

Кирибаев вспоминает "демократическое достижение" Омска - торговлю водкой из домовых комитетов - и улыбается в воротник шубы. Вслух сочувственно говорит:

- Да, у них хорошо; только вот дороже.

- Много ли! Два рубля на бутылке берут. А удобство-то какое! Да хушь три возьми - только без очереди.

При выезде из города, у последней хаты, люди с винтовками.

Старик беспокойно завозился, распахнул шубу, бормочет:

- И куды оно запропастилось?

- Не беспокойсь, не спросют. Знакомцы тута, - успокаивает ямщик.

Из домика выходит человек в черном полушубке и папахе, вроде грачиного гнезда. Кричит:

- Гриньша, это што же ты сам?

- В разгоне все. Да и дело есть.

- За ханой, знать?

- Может, и будеть, - улыбается ямщик.

- А эти кто?

- По прогону едуть. От земства.

- Ну, айда. Заворачивай буде на обратном.

- Не без этого.

Опять запозванивали колокольцы, и кошевка стала нырять из ухаба в ухаб.

Степь, казавшаяся равниной с площадки вагона, теперь изматывала своей неровностью. Лошадям тяжело. Ямщик то и дело кричит:

- Ну-к вы, ахуны, играй ногами веселея!

Кирибаев силится вспомнить, где он слыхал такое необыкновенное применение слова "ахун" (мусульманский богослов, мулла).

"В Казанской если - речь не та. Где-нибудь под Тулой, либо в Рязани".

Потом спрашивает:

- Вы откуда будете? Ямщик оживился.

- Рязанские мы... Данковского уезду... Именье там князя Урусова. Богатимое. Слыхали, може?

Начинается обычный для большинства переселенцев Сибири рассказ о местах своей родины.

Кирибаев не слушает. У него теперь другое в голове: за кем Дон? Его верховье?

Угрюмый старик зато разговорился.

Он сказался туляком, Епифанского уезда. Соседи, значит.

Замелькали в разговоре названия городков и больших сел, вплоть до станции Ряжск, которую оба переселенца помнили и теперь, через десятки лет после того, как там "парился" их переселенческий поезд.

К вечеру потеплело. Полетели белые пушистые хлопья. Лошаденки совсем притомились и еле тащили кошевку. Встречных - ни одного человека.

- Не ездиют к нам вечером - боятся, - говорит ямщик.

- Чего боятся? - спрашивает Кирибаев.

- Неприятностев много. Обыски там, бумажки требуют. Забыл - садють... Кому охота?

- Это верно, - соглашается старик, - строгостев много. Только не к чему это.

- Енералы, будь оне прокляты, - бормочет он себе под нос.

Мелькают огоньки - станок скоро.

У ХОЗЯИНА "НЕ ПОСЛЕДНЕГО ДОМА"

Холодная изба, набитая доотказа. Ходят взад и вперед, впуская клубы белого морозного воздуха на лежащих тут же у порога людей. Накурено "турецким из своих огородов". Горит малюсенькая лампочка ярким беловатым светом.

- Ишь богачье - скипидарь жгуть, - замечает привезший Кирибаева ямщик.

- Будь он неладен. Погляди - сажа полетит. Весь потолок испакостили не домоешься, - откликается хозяйка.

- Не карасин, известно, а супротив масла все лучше.

- О карасине, видно, не поминай. До лучины достукались с войнами-те. В городу лучина пошла. Из урмана возят. Там хватит.

- У нас хватит, - подтверждают сидящие за столом урманцы.

- Сейчас вон везем два воза. Лучина первый сорт. Кирибаев пробирается к столику, где сидит человек с книгой.

Тот неохотно берет "прогонную", долго рассматривает надпись, потом лениво записывает и кричит:

- Ванятка, кому за очередь?

- А куды? - отзывается с полатей ребячий голос.