Словесное древо

круг-диск и от него линии, какая-то лучистость, «карта звездного неба», «знаки

Зодиака». Народ почти не рисует, а только отмечает, только проводит линии, ибо

музыка линий не ложна, краски же всегда лгут. Душу народного искусства, сознательно

или бессознательно, силится проявить в своих стихах Сергей Городецкий, но слово не

резец, и оно вовсе в этой области не приложимо, и если бы Городецкий вырезывал дуги

и ложки, то был бы прекрасным, ибо его душа живет в линии и народное искусство

безглагольно. Вы скажите: а песня? На это я отвечу так: народная песня, наружно

всегда однообразная, действует не физиономией, не словосочетаниями, а какой-то

внутренней музыкой, опять-таки линией, и кому понятен язык линий, тому понятна во

всей полноте и народная песня. Художники не познают Вечной красоты до тех пор,

пока не плюнут и не дунут на Сатану, не отрекутся мира и того ложного искусства,

которым они тешат себя и князя воздушного. Но так как они собственной кровью

расписались в верности Зверю, то не могут верить в неизреченное, не могут быть

творцами невидимого и должны устыдиться своей дурацкой болтовни о таких вещах,

как Бог, Мировая душа, Красота и Любовь. Храм невидимый не для самопоклонников,

123

каковыми являются вообще художники, они же должны удовольствоваться только

наружной жизнью — «фатерой» с пыльным, загрязненным окном-мыслью, за которым

чуть сквозит таинственный, прекрасный мир, где место не земному слову, ни даже

музыке линий, а только единому «Есмь».

Ноября 5 дня 1910 г.

Простите меня, если этим письмом сделал Вам больно. Но не могу иначе, милый...

Если бы я послушался верхней души, то написал бы обратное, написал бы

благодаренье за очарованье сказкой, которую подарили символисты Мир, про любовь к

сладким звукам... Как плод этой верхней души прилагаю свои стихи. С печалью и

тоской посылаю я Вам это письмо. Знаю, что не всё сказано им, но не смею и не умею

сказать про неизвестный символистами мир, мир молитвы...

Дорогой мой братик, я в постоянных муках сам с собой и на видимой бумаге все-

таки лгу — простите меня за это. Напишите мне, что это за «служение» — которое Вы

упоминае<те> в письме, говоря про самих себя? Вы ведь больше, милый, знаете, и мне

очень тяжело про что-либо Вам высказываться, но из любви к Вам все-таки написал и в

этот раз. И хоть горько, но почему-то желается, чтоб оно (письмо) пропечаталось где-

либо. Быть может, оно в ком и пробудит что-нибудь. Тяжело мне, если огорчитесь Вы.

Не можете ли мне сообщить адрес какого-нибудь недорогого журнала, где бы были

Ваши стихи. Я ведь ничего не читаю и ничего не знаю, а так бы иногда хотелось узнать

— почитать!

Жизнь Вам и радость! Приветствую Вас лобзанием невидимым.

(Будут ли эти стихи где напечатаны?)

Очень больно иногда без книг.

Тяжело утруждать Вас, но приходится просить еще о книгах поэзии - Брюсова,

Бальмонта, Надсона, А. Белого, Сологуба, «Иней» Соловьевой, Тютчева, из них только

не трудных для Вас. Все надежды на Вас — услышать, как пишут эти поэты.

Я стараюсь следовать Вашему совету писать короче и не повторяться в одном стихе

— заметно ли в этих стихах? Нравится ли Вам посвященное стих<отворение> «Верить

ли песням твоим?», как бы мне хотелось, чтобы его напечатали! Чем дальше я пишу,

тем явственней становится какое-то незнакомое страдание, — когда пишу Вам, то

легче. Не огорчайтесь просьбой о книгах.

3 апреля 1911 г. Олонецкая губ., Вытегорский уезд

Брат Александр, жизнь тебе и радость. Не знаю почему, за последнее время часто

вижу тебя или ты мучишься много, или наоборот — перестал стремиться к Высшему.

Прошу тебя — сообщить мне на мое письмо, которое вызвано твоей статьей о

символизме. Много ли, по-твоему, в нем правды или полное невежество и тьма? Я же

остаюсь неизменным к тому малому прекрасному, которое получил от общения с

тобой, и вижу в этом не свою волю.

Приветствую тебя лобзанием любви. Твой брат Николай. Адрес: Станция

Мариинская, Олонецкой губ<бернии>, Вытегорского уезда.

37. А. А. БЛОКУ

Август 1911 г. Москва

Дорогой Александр Александрович.

Я в настоящее время нахожусь в Москве, здесь мне предлагают издать мои стихи,

которые получше. Обещают выполнить все мои желания по изданию. Книжку обещают

издать красиво, и издатель, говорят, очень богатый. Спрашиваю у Вас совета. Мне

почему-то немного тревожно, но меня уверяют, что книжка моих стихов в настоящий

момент нужна и найдет много читателей. Также сулят написать об ней в двух-трех

газетах... Если Вы посоветуете, то желаю я в духе своем посвятить книгу Вам —

124

«Нечаянной Радости» и прошу Вас написать хотя бы маленькое предисловие.

Озаглавить книгу (стихи) я предлагаю так:

Николай Клюев. Сосен перезвон.

Не то, что мните вы, — природа!

Ф. Тютчев

Адрес мой: Москва, Новослободская улица, дом № 13, кв. 9.

Редакция журнала «Новая земля» Н. Клюеву. Жду скорого ответа, так как пробуду

здесь недолго. Приветствую Вас в любви.

Н. Клюев.

Я (Клюев) в настоящее время нахожусь здесь. Пробуду очень недолго. Буду весьма

огорчен, если не удастся увидеть Вас. Если можно, то сообщите, когда можно к Вам

зайти.

Мой адрес: Садовая улица № 112—114, кв. 1. Н. Клюеву.

39. А. А. БЛОКУ

Около 30 ноября 1911 г. Олонецкая губ., Вытегорский уезд

Дорогой Александр Александрович.

Это мое приветствие к Вам уже не имеет характера «С добрым утром», ибо воочию

убедился, что Вы спите, хотя и не в зачарованном замке, как думается с первого

взгляда. И кажется Вам, что всё еще ночь в мире и еще далеко до того, когда наступит

день, и что два необъятных привидения, Убийство и Чувственность, бродят по всей

земле и называют ее своею. Тщетно я подбрасываю сучьев в свой одинокий лесной

костер, чтобы огонек его стал виден Вам в пустыне Вашей Ночи и чтоб почувствовали

Вы, что он приводит на грудь брата. Все мои письма и слова к Вам есть раздувание

этого костра, - я обжег руки, на губах у меня пузыри и болячки, валежник и сучья ра-

зорвали мою одежду... Но сон обуял Вас. Мнится Вам, что Мир во власти демонов.

Демоны кишат, рыщут в безднах ночи и, покорные Вашей воле, приносят Вам то

аметист, то священного скарабея. На самом же деле происходит следующее: в сером

безбрежье всерусского поля, где синь-горюч камень, ковыль-трава и ракитов куст,

чарым сном спит прекрасный Иван Царевич. В шумучих ковылях теряется дикий шлях

— путь искания возлюбленной (Прекрасной Дамы) и с какой-нибудь Непрядвы или

речки Смородины доносятся лебединые гомон и всплески. Далеким-далеко, за нитью

багровой заряницы, скоком-походом мчится серый волк: несет воду живую и мертвую.

И не демоны ширяют в дымных воздухах, а курганное воронье треплет шйбанками

(крыльями), клюет падаль-человечину: то белую руку со златым кольцом, то косицу с

жарким волосом молодецким. За синим бором, на ровном месте (как хлеб на скатерти)

идет побоище смертное, правый бой с самим Диаволом...

И зигзица прокуковала тридцать годов судины. Пора вставать Прекрасному на

резвы ноги, да заломил Враг отступную дань - не-

много-немало — душу из белой груди. Мается маятой смертной в Кощеевом терему

Царевна: чья возьмет?..

Топится воск в малой келье на бору. Истекает смоль-душа - Спасу в дар

приносится: «прими, Господи, за грехи наши». И «сосен перезвон», как колокол,

красное яйцо сулит, — белую вербу, ключевую воду, частый гребень, ворона коня,

посвист удалецкий, зазнобу — красную девицу. .

Я знаю, что Вам опять это письмо покажется неверным, опять заговорите Вы в