Третья истина

Лулу взвесила на руке тяжелые каминные щипцы и с ними наперевес храбро побежала наверх.

…Подло, наверное, бить человека, склонившегося к ящику секретера: он не видит Сашу и выглядит безоружным. Зато, это будет наверняка, и не так уж, чтобы совсем нечестно. Он ведь, все-таки, мужчина, сильнее, и, очевидно с Сашиного перепугу, кажется в сумерках далеко не маленьким. Она зажмурилась, сделала два шага вперед и, размахнувшись, неловко опустила свое оружие на плечо незваного посетителя:

– Руки прочь! Не смейте тут ничего трогать! Сейчас позову людей!

«Пузырев» разогнулся и повернулся к ней лицом:

– Господи! Саша, это ты! Что за нападение? Перепугала меня. Что ты агрессивная такая? Прониклась духом времени? «Людей позову!» Именно это и следовало сделать, завидев злодея, а не кидаться самолично, очертя голову.

У Саши внутри все перевернулось. Виконт!! В незнакомом полушубке, накинутом на плечи. Потер плечо, скрестил руки на груди, смотрит на нее, улыбаясь. Она схватила его свободной рукой за меховую полу – совершенно ошалев, выпустить из другой каминные щипцы она как-то не догадалась. Бессмысленно повторяя: – Виконт, Виконт, где вы были, где были, ну, где? – она дергала из стороны в сторону мех, зажатый в руке, как будто пыталась оторвать.

Виконт поставил Сашу на кресло и осторожно вынул щипцы из ее руки.

– Не сердись! Ты собираешься растерзать друга. Я оставил этот дом, но не тебя, Александрин. Я бы навещал. Дал адрес. Писал бы. Мы же и раньше подолгу не виделись. И это ничему не мешало.

Саша обхватила руками его шею – да, так бы и было, она опять всей душей верила этому мягкому взгляду, проникновенному голосу, но ничего членораздельного, по-прежнему, сказать не могла:

– ...Пузырев… Это Пузырев…

– Не Пузырев я! – возмутился Виконт, потихоньку высвобождаясь. – Что за нежности предназначались для опустившегося субъекта? Он что – именинник?

– Я думала, вы – Пузырев… Грабите тут. Я защищала… вас, вашу комнату, а вы сами вернулись. Петра нет, и все будет хорошо. Кочерга – для Пузырева, чтобы гнать его, опустившегося субъекта, – Саша ухитрилась справиться с непослушными губами и даже попыталась пошутить.

– А-а! «Защищала»! Соскучился я по тебе. Только это не кочерга, такие вещи знать надо! – он ласково улыбнулся, шутя, толкнул ее слегка плечом, и она шлепнулась в кресло с высоты своего роста. Сам присел напротив, на крышку секретера, и предложил:

– Ну, расскажи мне что-нибудь.

– Вы так одеты непривычно, – Саша положительно не могла на него наглядеться и даже потрогала пальцем жесткое полотно серой рубашки, – но так тоже красиво… даже лучше чем было.

– Лучше? Ясно, со мной разобрались. Расскажи, как ты жила? С гимназии не начинай, там я был, приходил, как приехал из Москвы. И к твоей экзальтированной Софье – тоже. Говори, у нас совсем немного времени.

– Из Москвы? Вы были так далеко! Сразу уехали? А я в Ростове была, а до того, значит, когда вы – в Москве, болела и меня про июнь и июль лучше не спрашивать, я ничего не помню. Заснула – июнь, проснулась – июль.

– Невероятно! Что же это было с тобой? Упала откуда-нибудь? – он внимательно оглядел ее с ног до головы.

Саша посмотрела на его лицо. Какие были кровоподтеки вот тут, на лбу и под глазом, на скуле. Теперь все в порядке. Кожа чистая и матовая, как всегда, только не очень бритая… Сейчас Саша всему рада, хотя обычно не любит растительность на его лице. Он с ней старше и непонятнее. А если бы – почему-то подумалось ей, – лицо его вдруг приняло такое выражение, как тогда, в библиотеке? Она бы испугалась? Саша свела брови, сжала губы и, не мигая, смотрела на него. Он недоуменно спросил:

– Что, не хочешь мне говорить? Не можешь сказать? Но, ты ведь здорова сейчас? Выглядишь здоровой…

Саша сморгнула, встряхнулась:

– Почему не могу, я все вам могу сказать! Это корь была! Такая болезнь совсем не для меня, случайно… – тут она поняла, что Виконт может и знать, что корь – специальная болезнь для маленьких детей, и поспешила отвести разговор. – Но все эти болезни, просто ерунда. И, конечно, прошло все! Я давно выздоровела! Если сейчас мало времени, то я сразу о главном. Об остальном потом, хорошо? Главное – вот! Теперь вам знать не опасно! – Она торжественно извлекла из кармана газетный листок с отчеркнутой статьей и протянула ему. – Здесь как раз про Ростов, пишут, что скоро освободят.

Он взял, посмотрел заглавие, поднял брови и небрежно пробежал глазами столбик:

– И что?

– Я не успела вам сказать, я ничего не прятала от вас специально, не думайте, просто вам некогда было…

Она все же заволновалась, побаиваясь его реакции. Поругает?

– В городе подхватила? – Виконт неопределенно кивнул на газету.

– Нет, не в городе. Тут у меня товарищи собираются, я слежу, чтобы никто не знал, чтобы не схватили. Тут ведь белые пока. А ведь помогать товарищам, участвовать в правом деле – это, именно то, что человек должен делать, правда? – Она старалась говорить, как можно убедительнее, даже рукой взмахнула.

– Погоди, что ты болтаешь? Какие белые, какие товарищи? Чьи?

– Большевики. Я пока – нет, но я с ними заодно!

– Довольно, Александрин, что за выдумки? И как долго это все продолжается? – всякий намек на улыбку давно исчез с лица Виконта.

– Вы считаете меня несерьезным человеком, болтушкой? Вот сейчас – в сторожке Ваня живет, он брат моей подруги, хотите, я вас познакомлю? Вы сразу поймете – это нужное и важное дело! Для судеб человечества! Я и с Валентином вас познакомлю, это он помог мне сюда добраться… Только знаете, он очень, очень болен, кашляет. А самый главный тут не бывает, он в Москву уехал… А вы, оказывается, тоже… И это – не скоропалительное знакомство– я их всех уже два года знаю!

– Два года? – растерянно переспросил Виконт, потер лоб рукой и сказал, похоже, что сам себе: «Так. Приехали». И вдруг повысил голос:

– Александрин, тебе надо поехать к Евдокии Васильевне. Ты здесь одна. Это недопустимо.

– Но с вами же теперь?

– Где она? Ах, да, в Луганской. Я тебя провожу.

Поездка с Виконтом! Сиюминутный восторг и укол в груди. Проводит? Он что же не собирается оставаться? Не может быть. Пускай, Луганская, пускай. Там она уговорит его, уверена, что уговорит. С тетей он тоже как-то по-своему дружит, она поможет его не отпустить. Саша посмотрела на его нахмуренные брови с продольной морщинкой, и живо вспомнив, как эта морщинка расправляется, если Виконта рассмешить, или перевести в «игровое» настроение, уверилась – останется, они с тетей постараются. Для каждой из них у него есть своя улыбка, а его улыбка – знак расположения и залог согласия. Надо только Ваню предупредить. Может быть, у него есть какое-нибудь поручение в Луганскую.

– Я – за тетю! Я соскучилась как! Только ведь надо еще уговорить отца, а? Или не будем спрашивать?

– Почему же? Предупредим. Сейчас же. Пошли…

Через полчаса Саша нервно вышагивала по коридору. Задуманное предприятие сильно беспокоило ее, прежде всего, своей поспешностью. Почему-то Виконт даже не подумал обговорить с ней детали, почему-то не стал подробно расспрашивать о «политической деятельности». Хотя было видно, что это открытие его больше чем удивило. Саша ожидала гнева, одобрения, чего угодно, но только не полного нежелания комментировать такие сногсшибательные новости. А голоса в кабинете то затихали, то усиливались до крика:

– Я не понимаю, – грохотал отец, – как в эти минуты ты можешь перемалывать личные обиды! Да тебе, примкни ты к нам, цены не будет! В полку, со мной, рядом… Это твой долг...

– Виктор Васильевич, – прервал громыхания отца негромкий голос Шаховского, – я видел эту кровавую бессмыслицу в Москве. Мальчишки убивали друг друга, не понимая, за что... И тем и другим было сказано, что они выполняют свой долг.

– Черт побери! Не все марионетки! Есть же убеждения!

– И, считаете, наличие оных позволяет сажать пули в тех, у кого они иные?