Через двадцать лет (СИ)

- Я захотел немного поддержать вас, даром, что совершенно не имею таланта поддержки. Нет, серьёзно, со всякими словами и теорией у меня напряг.

- А с практикой? – недоверчиво поинтересовалась девушка. Александр взглянул на часы – впервые с момента выезда – и приблизился к Ниссану.

- Насчёт практики есть одна креативная идея, но ей нужно дать время на созревание. Вы приедете на первую читку, не так ли?

- Приеду. Кстати, что мне полагается делать в процессе – слушать и восхищаться или спорить с вами в конце? Я действительно не знаю…

Режиссёр, открыв переднюю дверцу, многозначительно изогнул бровь.

- Надеюсь, до споров не дойдёт. А вообще там видно будет, мисс Рубинштейн. И по поводу моей идеи – тоже.

Эрика, кивнув, устроилась на пассажирском сиденье и посмотрела в последний раз на мрачноватую пустошь с серо-белыми плитами. Изначальный страх от визита притупился, как и ощущение того пресловутого комка в горле, что возникло возле могил. Александр, продолжая играть в джентльмена, сел за руль и пару раз улыбнулся – не то собеседнице, не то личным идеям. Возможно, пополам, так как Ниссан довёз не до метро, и не до остановки, а прямиком до театра, откуда стартовал. Эрика, для которой это было приятной неожиданностью, поблагодарила мужчину и распрощалась во второй раз. Мелькнула мысль, что, если он всегда такой, до споров действительно может не дойти.

* * *

Поиск в архиве университета не привёл никуда, кроме прежде известной точки: Джимми Роджерс учился много лет назад в стенах Хоуарда. Он был здесь. Ходил здесь. Протискивался в тяжёлые двери, которые невозможно открыть с первого раза, и которым наверняка стукнуло двадцать, а то и тридцать… На этом его достижения, видимо, заканчивались.

Эрика, встречая Луизу в аэропорту через несколько дней, узнала, до чего утомителен процесс знакомств в Интернете, от которого следует отказаться. От процесса, а не от Интернета, подчеркнула старшая Рубинштейн. Младшая, в свою очередь, поведала в дороге о новостях, а так же о местных разъездах. Мелани, торчавшая на работе, гостью не застала, но это было только на руку – разговоры про театральный успех и Нью-Йоркские будни остались в семейном кругу.

В нём осталось и второе появление визитёров на Верхнем кладбище: на сей раз больше повезло с погодой, и ветер не свирепствовал, но место, не смотря ни на что, нагоняло тоску. Луиза, при всей скрытности и противоречащем ей оптимизме, испытывала те же эмоции, что и дочь, проложившая несколько дней назад маршрут к прошлому. Она была расстроено-спокойна, но эмоции терзали своей обманчивостью. Эрика уже хорошо выучила такое состояние.

- Двадцать пять лет… Именно сейчас мне хочется вернуться и передумать. Что, если бы я осталась?

- Мам, пожалуйста…

- А вдруг всё могло измениться? Вдруг всё сложилось бы лучше? Они-то хоть пожили, а он…

Младшая Рубинштейн встала рядом с матерью, приобнимая. Сейчас Луиза как никогда была близка ей в моральном плане: интеллигентная учительница уступила место влюблённой молоденькой девчонке, смешливой и страстной. Загнанной в угол однажды и дрогнувшей перед родителями. Про себя Эрика возблагодарила Небо, что не может столкнуться с подобной ситуацией сама.

- Он любил тебя. А ты любила его – вот, что имеет значение, - сказала она, держась за ниточку спокойствия, пускай и обманчивого, - и он, и его родители желали тебе счастья, ма, слышишь?

- Но он умер…

- А ты запомни его живым, - предложила Эрика, воскрешая в голове оставленные переулком Брикброук выводы, - пусть он будет не таким, как здесь, а таким, как на вашей фотке. Вечно свободным.

Луиза, помедлив, кивнула, привлечённая финальной фразой. Позже, вернувшись в город, они устроили день воспоминаний и побывали в парке, где брала своё начало история Шоу и Роджерсов. Вокруг царила немноголюдная унылая серость – в это время дня и года среди дорожек и скамеек не наблюдалось гуляющих. Но территория, расширенная и значительно облагороженная за два десятилетия, впечатляла. Мать Эрики помнила парк другим.

Они поговорили о делах Виктора и школе, о злосчастном университете Хоуарда, куда всё-таки добрались – Луиза, не смотря на годы отсутствия, прилично ориентировалась в Эйвери-маунтин, некогда покинутом без надежд и планов на возвращение. Сейчас, рассказывая о минувших временах лекций, она будто вновь проживала собственную жизнь, переданную дочери. Чувство напрасности всей поездки отступило – даже бабушка Элинор была бессильна нарушить сложившееся понимание.

- А вот здесь я обитала с родителями, пока не перебралась в студенческий городок. Ничего особенного, но нам троим хватало, - женщине, ведомой памятью и интуицией, удалось отыскать улицу и дом, где прежде находилась квартирка Шоу. Эрика долго рассматривала пафосно-высокое современное здание, пытаясь представить его вид четверть века назад.

- Сейчас «ничего особенного» сюда вряд ли подходит, - сказала она, - всё здорово изменилось, включая ваш мост.

Почему-то оба моста упорно тянуло ассоциировать именно с родителями. Поужинав в городе, обе Рубинштейн пересекли Истхилл Роуд на обратном пути в аэропорт. Луиза новую переправу рассматривала с не меньшим спокойствием, чем парк или университет – лишь в глазах отражалась тёплая, едва уловимая ностальгия.

- Спасибо тебе. Спасибо за прогулку, воспоминания… и за остальное, - собираясь на регистрацию, она обняла дочь – больше по-дружески, чем по-родительски, - удачи здесь.

Эрика знала, что, не считая Рождественского ужина, этот вечер, возможно, будет моментом самой сильной душевной близости в их семье. Понимание не исчезнет, откровения не сойдут на нет, но вечно свободного Джимми – если он действительно являлся таким – не удастся ни поймать, ни игнорировать. Как и эмоциональную привязанность к нему.

- Думаю, в скором времени я тоже прилечу обратно, - сказала девушка, взвешивая все «за» и «против», - не знаю, насколько это правильно, но, надеюсь, Нью-Йорк спасёт нас. Или удастся притвориться…

* * *

Занявшись работой, клубом, работой и снова клубом, Эрика коротала день за днём, временами получая от Локвуда вполне конкретное «Я скучаю», намёком пронизывающее редакционные письма. Обязанности на дистанции ненавязчиво радовали, а мысль о пьесе и вовсе согревала. Конечно, должны были начаться и случаться всяческие приготовления, о которых едва ли станет известно посторонним, реклама и так далее… Что-то было в кабинете озвучено насчёт интервью? И, параллельно указанным пунктам – первая читка будущего каста.