Были два друга

    В бригаде штукатуров работало шесть человек, из них одна женщина - тетя Феня. Коллектив был дружным. Штукатуры, уже все пожилые, встретили новенькую шуточками и прибауточками. Бригадир Алексей Сидорович, бывший фронтовик, с изуродованными пальцами левой руки, весельчак и балагур, спросил:

    - На крестины позовешь?

    Даша покраснела, сурово сжала рот, отвернулась. Слова бригадира она приняла как насмешку.

    - Чего, молодушка, зарделась? Это дело житейское, - сказал бригадир.

    На Дашу со всех сторон посыпались грубоватые шутки. Закусив губу, она работала молча. После этого на нее начали коситься, дивясь ее обидчивости и молчаливости.

    Как- то был перебой с материалом. Штукатуры поворчали, поругали прораба и пошли в столовую погреться чайком. Даша и тетя Феня присели на настил.

    - Чего это ты хмурая и молчаливая?

    - Я всегда такая, - буркнула Даша.

    - Вижу, тяжесть у тебя на душе.

    Даша недоверчиво посмотрела в серые глаза собеседницы. Лицо тети Фени чистое, без единой морщинки. Из-под серого платка, забрызганного алебастром, выбивалась прядь русых волос.

    - В лице потемнела. Видно, не сладко живется. А это плохо для дитяти. Нервным оно у тебя будет. Молодая, а скрытная. Нехорошо. Когда горем поделишься с людьми, и на душе легче. Так-то, девонька.

    - Люди злы, - ответила Даша.

    - Есть и такие. Всех мерить на один аршин нельзя. Молодая, жизни еще не знаешь, а в людях разуверилась. Нет, девонька, хороших людей на свете больше. Да и плохими люди становятся всяк по своей причине. Муж-то у тебя есть? - вдруг спросила тетя Феня.

    - Нет.

    - Бросил или характерами не сошлись? Даша не ответила.

    - Одна, значит?

    В голосе женщины были материнская теплота и осуждение, участливость и скупая ласка простой труженицы. Даша подумала: «Надо послушать мачеху, сходить к ее знакомой».

    - Страшно мне, тетя Феня, - подавленно сказала Даша.

    - Чего тебе страшно?

    - Всего страшно. Куда же мне с ребенком? Из дому выгонят.

    - Держись. Оно, конечно, в твоем положении с ребенком будет нелегко. Да что поделаешь, девонька Главное, духом не падай. И о людях не надо так думать. У каждого из нас свои радости, свое горе.

    Даша припала головой к груди тети Фени, заплакала. Женщина обняла ее, ласково пошлепала ладошкой по спине, как обычно матери утешают плачущего ребенка.

    - Ну вот! Ты сама еще дитя. Жизни не видела. Попала в беду, и тебе кажется, свет клином сошелся. Я одна в войну осталась с тремя детишками. Ты думаешь, мне легко было? И работать надо, и за детьми смотреть. Придешь, бывало, вечером с работы усталая, злая, накормишь детишек, а самой кусок в горло не лезет, белый свет тошен. Вместо того, чтобы отдохнуть за ночь, наревешься вволю, а утром снова на работу. И вот однажды почтальон принес письмо. Раскрыла конверт и обмерла. Это было извещение о смерти мужа. Плакала я, руки, себе от горя кусала, волосы на голове рвала. Не знаю, что бы стало со мной, если бы не дети. А потом переболело, перегорело в душе. Жить-то надо, детей воспитывать. После войны замуж вышла второй раз. У мужа тоже дети. И ничего, живем, не бедствуем. А ты молодая. Ежели полюбит кто по-настоящему, то и на ребенка не посмотрит. Дети, девонька, они не обуза. Они - наша радость.

    Слушая пожилую женщину, Даша думала о ее мужестве. Остаться в войну без мужа с тремя детьми - нелегко. Видно, вдоволь испила бабьего горя, и не согнулась, не пала духом, не разуверилась в людях. Ей стало стыдно за свое малодушие. Ведь на работе ее никто не обижал, никто не смеялся. Ну, а мачеху не надо принимать во внимание.

    - Поговорила с вами и легче стало, - сказала Даша, вытирая глаза кончиком платка. - Спасибо, тетя Феня. Вы как мать родная. - Она улыбнулась.

    - Красивая ты, девонька, только плохо, что духом упала. Оттого и в лице потемнела. Нельзя чураться людей. Ты вот на бригадира обиделась. А мужик он славный. В обиду никого не даст. Последним рублем поделится. Так-то, девонька.

    - Совестно мне было. Так и кажется, что все смеются надо мной, - призналась Даша.

    - Серьезный человек не будет смеяться чужой беде, а поможет, если не делом, то словом добрым. Ну, а дуракам закон не писан, - ответила тетя Феня, зябко поеживаясь. - Что-то наших мужиков долго нет. Пойдем-ка погреемся.

    После разговора с тетей Феней Даша воспрянула духом, стала смотреть людям в глаза. За работой как-то забывалось горе.

    Шли дни. В душе теплился огонек надежды, что Николай пришлет письмо или сам приедет. Но он молчал. Видно, плохо любил, если перестал писать. Даша жалела, что сама оттолкнула его от себя. Во всем сама виновата. Доверчивой, ей и в голову не приходило, что все его письма попадали в руки Натальи. Сначала это делалось ради любопытства, но так как письма у сестер вызывали жгучую зависть, то позже все они шли в печку.

    В середине января закончились штукатурные работы. Даша до весны получила расчет.

    - Ну вот, еще один дармоед прибавится, - сказала Марья Васильевна, косясь на падчерицу. - Кому нужна такая работница? Ну что, не я ли тебе говорила - узнаешь, почем фунт лиха.

    За этим последовала очередь упреков и оскорблений. Даша выслушала их молча.

    - Мне обещают работу, - сказала она.

    Чтобы не торчать дома, она с утра уходила в город и бесцельно слонялась по улицам, лишь бы не быть на глазах мачехи.

БЕДА НЕ ХОДИТ В ОДИНОЧКУ

    Как- то вечером Даша вернулась домой усталая и голодная. Еще в сенях она услышала оживленный разговор, но когда вошла в комнату, все вдруг замолчали, растерянно поглядывая на нее. Значит, разговор шел о ней. Домочадцы ужинали. От голода и усталости у Даши кружилась голова, запах свежего хлеба и жареного картофеля остро щекотал ноздри. С тех пор, как она лишилась работы, ни разу не ела вволю. При одной мысли, что она «дармоедка», пропадало желание есть.

    Даша сняла пальто, подошла к печке и стала греть над плитой руки. За столом подозрительно молчали, и в этом Даша почувствовала что-то недоброе.

    - Тебе особое приглашение нужно? - сказала Марья Васильевна.

    Даша села за стол. Наталья загадочно переглядывалась с матерью. Несмотря на голод, у Даши пропал аппетит; от предчувствия чего-то неприятного заныло сердце.

    - Работу все ищешь? - спросила мачеха.

    - Обещают, - ответила Даша и положила вилку. Хлеб комом застрял в горле. Не дадут спокойно поесть.

    - Эх, ты! Время к декретному отпуску, а тебя уволили. Подавай в суд. Или ты думаешь, что я буду кормить тебя и твоего выродка? Ешь, чего губы надула!

    - Спасибо. Я сыта уже вашими заботами.

    - Ишь, гонору сколько! И чем гордиться?

    Сестры засмеялись. Даша насупилась и встала из-за стола. Марья Васильевна сердито посмотрела на дочерей.

    - А вы, дуры, чего шебуршитесь? Дармоедки несчастные. Сидите на моей шее, а мне через вас хоть разорвись. В милицию того и гляди заберут. И черт вас не возьмет!

    Сестры по-прежнему ели, не обращая внимания на брюзжание матери.

    - Мамочка, ты чего ворчишь на нас? Мы будем кормить тебя на старости лет, - сказала Наталья.

    - Вы накормите. Себе ладу не дадите. Милостыни у вас не выпросишь. - Марья Васильевна глянула на Дашу. - Там тебе на комоде письмо.

    - Мне? - не поверила Даша.

    Она бросилась в другую комнату. На комоде лежал голубой конверт. Схватила его, прижала к груди, не обращая внимания на то, что через открытую дверь за нею наблюдают. Быстро вскрыла конверт, тут же, стоя у комода, начала читать. Но что это? Как ой смеет!… Неужели это мог написать ей Николай?

    Она скомкала листок, шатаясь, добралась до кровати, уткнулась лицом в подушку. Можно ли после этого верить людям! А тетя Феня говорила… Нет, это немыслимо. За что?