Яна и Ян

Мелишек посмотрел на него, потом на меня. Он наверняка хотел сказать что-то дерзкое, но потом раздумал и доложил о своем прибытии по уставу. Только это еще ничего не означало. Может быть, мне следовало бы вести себя с ним иначе?.. А впрочем, к чему все эти «может быть»? Я командир и не должен сомневаться ни в одном своем слове или шаге. Настроив себя таким образом, я даже не сказал Лацо о том, чем хотел с ним поделиться. Я не мог сейчас навязывать ему свои заботы.

Наконец в наушниках раздалась команда «Заводи!», и вскоре наш танк повел за собой колонну.

Прошли ночь и день, и снова наступил вечер. После тяжелой работы, жары, напряжения и нервотрепки можно было чуть-чуть расслабиться. Удивительное это чувство — растянуться на траве возле застывшего танка. Наконец-то все позади! Теперь можно неторопливо потянуться, распрямить свое поющее от напряжения тело, отключиться на несколько минут, смотреть в высокое-высокое небо и не думать ни о чем. Даже не вспоминать о том, как посередине реки у Мелишека сдали нервы и он сбился с курса…

Вот попали в положение, черт возьми!

— Направо, Мелишек, направо! — старался я придать своему голосу спокойствие и уверенность, чтобы это передалось водителю. — Половину пути мы уже прошли, ты отлично вел машину, а теперь вправо, вправо!..

Но все было напрасно. Мелишек тянул на себя левый рычаг, начав, видимо, паниковать. Если бы не Пушкворец, именно Пушкворец, то не знаю, чем бы все кончилось. До смерти не забуду его спокойный фальцет:

— Нас обгоняет туристский автобус Вацлава Ража. Мелишек, тебе нужно отвернуть влево!

И Мелишек потянул правый рычаг, а потом уже, придя в себя, точно следовал курсу.

Никто не знает, как будет вести себя в критической ситуации. Самоуверенный хвастун может превратиться в паникера, а падавший в обморок Пушкворец — в человека рассудительного и твердого…

— Янко, ты спишь? — спросил Лацо и лег на траву рядом со мной. — Боже мой, чего мы только сегодня не испытали! Но теперь все позади и скоро отпуск. Послушай, может, вы с Яной приедете к нам в Словакию? Тогда бы я, наверное, отважился пригласить Веру. Что ты на это скажешь?

Отпуск в Словакии с Яной, Лацо и его девушкой. О чем еще я мог бы мечтать, если бы… если бы все это на меня не нахлынуло как лавина. Что такое по сравнению с ней минутная растерянность Мелишека на середине реки! В самом худшем случае нас бы вытащили. Но бывают такие аварии, когда тебе уже никто не поможет, кроме тебя самого.

— Представь себе, Янко, если бы мы четверо…

Я закрыл лицо руками — это было почти невыносимо.

— Что такое? Ну, Янко…

Уже стемнело, а мы все сидели возле нашего танка. Бессвязно, то и дело сбиваясь, я рассказал ему обо всем, что со мной произошло. Я понимал, что положение мое по-прежнему прескверное, но на душе немного полегчало.

— Боже мой! — тихо заговорил Лацо. — Недаром мне в тебе не нравилось что-то в последнее время. Я не прислушиваюсь ко всяким пересудам, но все равно бы не поверил, что красивой и чистой девушке ты изменяешь с такой… Не знаю даже, как ее назвать… Ну что я тебе могу сказать? Надо хорошенько подумать, что же нам теперь делать.

Его широкое открытое лицо неясно вырисовывалось в темноте, однако я представлял себе его выражение. Он обманулся во мне и имел полное право презирать меня. Мог просто на меня наплевать. Но он сказал: «Надо хорошенько подумать…», значит, переложил часть моей тяжкой ноши на собственные плечи. Так же поступила бы и моя Яна.

— Лацо, да знаешь ли, кто ты? — выпалил я. — Ты же мой спаситель!..

То, что мы придумали, как все гениальное, было необыкновенно просто. Как только мы вернемся в часть, я сразу же пойду к Лиде и скажу ей: «Я несу за своего ребенка полную ответственность и ни от чего не уклоняюсь, но жениться на тебе я не могу. Ты знала, что у меня есть невеста, что я собираюсь жениться на ней. А теперь, если она за меня не пойдет, я вообще ни на ком не женюсь». Потом я поеду в отпуск и признаюсь во всем Яне, возможно, она и простит меня.

После возвращения в часть я сразу же побежал в парикмахерскую, но там мне сказали, что Лида уехала на несколько дней в Прагу, к врачу. Каждый день я ходил на ту улицу, где жила Лида, и наконец различил свет лампы за опущенной шторой. Когда я в последний раз открывал дверь ее квартиры своим ключом, в душу мою вновь вкрались страх и тревога. Она ждала ребенка от меня. А я собирался нанести ей обиду. Значит, и собственному ребенку? Только теперь я понял, что отношения между женщиной и мужчиной не должны быть развлечением.

Я легонько постучал и открыл дверь в комнату. Лида сидела в своем кресле, в тех же просвечивающих одеждах, закинув руки за голову и положив ногу на ногу. И была она не одна. Напротив нее, в кресле, которое считалось «моим», сидел другой мужчина. Он испуганно встал, но Лида даже не шелохнулась. Она смотрела на меня спокойно, казалось, даже с насмешкой.

— Ну, проходи, что же ты? — пригласила она, а потом добавила, как Мелишек: — К нам гости.

Я не трогался с места. И из-за этой дряни я причиню боль своей Яне, а она преспокойно соблазняет другого. Да, может, она испортила нам жизнь?..

— Не помешаю? — спросил мужчина.

Я старался не глядеть ни на него, ни на нее.

— Подожди, мы быстро, — сказала она.

Мы прошли в кухню. Опершись о мойку, она зажгла сигарету от пламени газовой колонки. Я стоял напротив нее и ждал. Все было как в низкопробном кинофильме.

— Ты наверняка знаешь, что это мой ребенок? — выдавил я из себя.

До этого момента мне и в голову не приходило, что он мог быть от кого-то другого.

Лида молчала, спокойно покуривая, потом бросила сигарету в мойку и засмеялась:

— О чем ты говоришь! Могу тебя заверить, мой мальчик, что вовсе не собиралась иметь ребенка, тем более от тебя.

Все мои мучения и терзания, словно от какого-то внутреннего, невидимого взрыва, трансформировались в неудержимо накатывавшуюся волну злобы. Я поднял руку и дал ей пощечину.

Она схватилась за лицо и, побледнев, прошептала:

— Ты еще заплатишь за это!

Выйдя в сад, я прислонился к забору и мысленно ужаснулся: «Кто бы мог подумать, что я ударю женщину!..»

— Тебе не следовало этого делать, — сказал мне Лацо. — Хотя я тоже вряд ли сдержался бы. Ну, забудем об этом. Главное, ты теперь свободен. Понимаешь? Никакого ребенка! Заедешь за Яной, а я вас встречу в Попраде. Вот будет отпуск!

Я почувствовал себя таким счастливым, что у меня даже закружилась голова: «Никакого ребенка, никаких проблем, никаких страданий. Ничто больше не угрожает нашей любви. Мои прелестные «анютины глазки», я буду носить вас на руках до самой смерти…»

— Ты знаешь, что сказал бы Вашек? Ты легко отделался. Так будь поосторожней в другой раз.

От радости мы начали бороться, как мальчишки. И мог ли я в тот вечер знать, что у жизни есть свои непреложные законы и ничто в ней не дается легко.

Я изнываю от жары и мучаюсь от ожидания. Мне кажется, что во время летнего зноя и вокруг меня все дрожит — от тоски, от нетерпения и от напряжения. От Яна до сих пор ничего: ни открыточки, ни одной строчки о том, где он, что с ним и когда же наконец он приедет.

Папа с Иваном уехали в Славьетин. Они и меня уговаривали поехать, но напрасно. Я упорно жду и — чахну. Мне не хочется даже в бассейн идти, мне ничего не хочется. Однако к маленькому Михалу я забегаю каждый день: в лагере он сломал себе ногу, и теперь она у него в гипсе. Ему скучно одному в большой пустой квартире. Я читаю ему «Трех мушкетеров», по только те главы, где мушкетеры дерутся с гвардейцами кардинала.

— Яна, а почему сейчас мужчины не сражаются за женщин? Я бы никогда не позволил отнять у меня жену. Я бы обнажил шпагу — и готово дело!

Мой бедный маленький мушкетер! Все, наверное, намного сложнее, чем просто «обнажил шпагу — и готово дело!».

Кроме Михала, есть еще один страдалец, которому нужна помощь, — он опять в гипсе и опять в больнице. У него что-то совсем плохо дело с позвоночником: он даже ходить не может, но по-прежнему не унывает.