Яна и Ян

Молодость?! Это результат снотворного. Белых круглых таблеток в коробочке с надписью: «Водителям и лицам, работа которых требует повышенного внимания, препарат употреблять запрещается». Меня это не касается, я могу выпить столько таких таблеток, сколько захочу. Запьешь водой, и через несколько минут ты уже ничего не помнишь, у тебя такое ощущение, что ты проваливаешься в темную бездну. А потом наступает покой. Спасительные таблетки! Но их было только две, и все равно это счастье, что папа не взял их с собой. Он тоже страдает бессонницей, особенно в период гроз. Я покупаю ему таблетки в аптеке, где работает моя двоюродная сестра Вера, тайно от мамы, потому что она с недоверием относится к любым лекарствам.

В обеденный перерыв я пошла к Вере:

— Папа опять просит что-нибудь от бессонницы…

— Пусть он эти таблетки принимает по одной на ночь. А как твои дела, Яна? Когда свадьба? Я уже собираю документы. Владя вернется из армии через месяц, и мы сразу поженимся.

— Уже прошло два года?

— Время летит. Вот увидишь, Яна, два года промелькнут быстро… Я, например, и оглянуться-то не успела…

— Григ? Ja, bitte schӧn. Hier ist eine ganz neue Platte «Supraphon» mit Grieg…

— Яна, вы уже довольно бегло говорите по-немецки. А что вы делаете завтра и в воскресенье? Михал был бы очень рад, если бы вы поехали с нами на «мельницу».

— Завтра? И в воскресенье? Уже опять суббота и воскресенье?!

— Чего вы так испугались, Яна? Не ломайте себе голову. У вас, наверное, другие, более интересные планы. Но как-нибудь вы уж составьте нам компанию.

— Как-нибудь съезжу обязательно. За городом, должно быть, чудесно. Здесь просто нечем дышать.

— Да, жара необыкновенная, ночью опять будет гроза. Но вам хорошо, вы скоро в отпуск уедете. Кого же я буду «эксплуатировать»? Кстати, Яна, я хочу и сегодня вас попросить снять кассу: мне нужно поехать в автосервис за машиной. Деньги я отвезу сам, об этом не беспокойтесь…

За опущенными шторами в магазине стало темно и тихо. На улице еще светило солнце и ходили люди. Они смеялись, ждали друг друга, обнимались, они были вместе. У меня же было такое чувство, будто настал конец света. Это, видимо, потому, что я одна. Но к этому надо привыкать. Пройдет время, и я стану такой же скучающей, одинокой, всеми покинутой женщиной, как наша бывшая заведующая, и буду читать проповеди молодым продавщицам: «Мужчинам верить нельзя…»

Нужно поскорее сосчитать деньги. Работать, работать, сосредоточиться только на работе. Сотни к сотням, банкноты по пятьдесят, по двадцать крон… Деньги были захватанные, прилипали к рукам, мне всегда было противно их считать. А некоторые идут из-за них на убийство… На что только не способны люди! На жестокость, ложь, измену…

«Ваш Ян уже давно мой любовник…» Где письмо? Не почудилось ли мне все это? Ведь этого не может быть! Письмо у меня в сумке. Она вся им пропахла. Так пахло и от конверта Яна. Нужно немедленно уничтожить письмо. И сумку тоже. Сжечь или куда-нибудь забросить. Но как быть с моей печалью?! Она ведь живет глубоко во мне. Ее не сожжешь и не уничтожишь, не бросишь в воду…

Однако я не хочу оставаться с ней наедине. Здесь, дома, вечером, завтра, в воскресенье. И я не хочу никакого вечера, никакого завтра. Мама будет спрашивать, что он пишет, когда приедет, и опять будет перекладывать кухонные полотенца и пододеяльники. Когда же свадьба, Яна? Где твой командир? Пропал без вести, леди?..

Оставьте вы все меня в покое, я спать хочу! Проглотить таблетку — и на ночь ты спасен от всего этого. Но ночь кончится, и все начнется снова… Сколько же надо таких таблеток, чтобы наступила долгая-долгая ночь? Одной коробочки, наверное, хватит. А если высыпать их в стакан с водой и подождать, пока они растворятся? Деньги подсчитаны, шторы опущены. Теперь надо потушить свет над зеркалом. Ну и вид же у меня! Придется причесаться и хоть немного накраситься. Где же мое волшебное зеркало? Счастливая растрепанная девушка, с губами, опухшими от поцелуев… Сейчас я хочу той печали и боли. Той страшной печали, чтобы набраться смелости. Пластинки, приготовленные для Яна. Подарок по случаю повышения. Почему бы мне их не послушать? «Меня зовут Ян! — А я — Яна». Вот и вся история. История с печальным концом.

«Я не хочу этой печали, я не хочу ее! Ян, любимый мой, что ты сделал со мной? Я бы все поняла, если бы ты сказал одно только слово… Одно-единственное слово… Что же ты сделал со мной? Боже мой! Что же я натворила!..»

3

Перед палатками около танкодрома новички чистят ботинки. На брезент палаток падают листья с кленов, от реки надвигается туман. Ребята вычищают грязь из подошвы ботинок, выковыривают каждую песчинку, потом мажут ботинки гуталином и надраивают их до блеска. Чувствуется школа прапорщика Фиалы.

— Ребятки! — кричит им Вашек. — Поменяйте шнурки на теплые, чтобы не простудиться и не огорчить своих мамочек. В танке дует по ногам.

Головы новобранцев поднимаются от ботинок, некоторые из них улыбаются. Весьма почтительно. А как же иначе, ведь мы теперь старослужащие!

Но один из них отпускает по нашему адресу крепкие словечки, причем смотрит, хитрец этакий, совсем в другую сторону. От того, как он чистит ботинки, Фиала, наверное, упал бы в обморок (еще не раз упадет!). Он плюнул на них, размазал грязь, потом вытер рукавом. Закинув руки за голову, молодой солдат запел невероятно сильным, красивым голосом. А сам-то — колибри, посмотреть не на что. Как же ему подбирали обмундирование?

— Это тот самый Захариаш, — проговорил Пушкворец, видевший, как солдат проходил «конвейер».

Захариаш был спокоен вплоть до того момента, пока парикмахер Антош не коснулся ножницами его длинных локонов. Конечно, глядя на такую муху, невозможно себе представить, что держать его пришлось пятерым. А Антошу до сих пор варят манную кашу: у него оказалось выбито несколько зубов. А кто выбил-то? Подумать только — легковес, меньше сорока восьми килограммов!..

— Ты тоже буйствовал, когда тебя стригли? — поинтересовался Вашек у Пушкворца.

— Я лишь беззвучно плакал, — пояснил мой воспитанник, теперь отличник боевой и политической подготовки. — Я тогда очень перепугался.

— Все мы были такие, — заметил Лацо. — Я помню, как наш уважаемый Ян отдал честь командиру взвода в трусах… А теперь мы с Фиалой, который когда-то уверял, что из нас, бездельников и маменьких сынков, никогда настоящих солдат не получится, живем душа в душу… А помните, как Пушкворец упал в обморок около тренировочного бассейна?

— Этот бассейн наводит ужас только на несовершеннолетних, — спокойно парировал Пушкворец.

Теперь все эти воспоминания стали уже историей. Но что бы я только не отдал, чтобы превратиться в прошлогоднего новобранца!

— «Ах, это время ветром унесло! — поет чемпион в наилегчайшем весе, как его окрестил Пушкворец. — Я голову на отсеченье дам, что не вернется оно к нам…»

Бывают такие моменты, когда мною овладевает мысль, что кто-то всевидящий и всезнающий режиссирует нашу жизнь. До мельчайших деталей, как поется в этой песенке. Вероятно, мой режиссер все время старается пакостить и вредить мне. Иначе со мной не случилось бы всего того, что случилось.

Когда в ту июльскую субботу, я ошалевший от счастья, — а ведь я избавился от большой неприятности — приехал в Прагу, Яны на вокзале не было. Помешать ей встретить меня могла только работа. И я с чемоданом направился прямо в магазин, купив по дороге цветы. Когда я входил, мне казалось, что сердце мое вот-вот выскочит из груди.

Но у прилавка стояла Дана. Широко раскрытыми глазами она посмотрела сначала на меня, потом на цветы и расплакалась:

— Вы… вы… ничего не знаете? Яна… Яна…

Я думал, что сойду с ума, пока добьюсь чего-нибудь от нее. Наконец она обрела дар речи:

— Яна выпила вчера какие-то порошки. Заведующий нашел ее без сознания и отвез на машине в больницу. Счастье, что он заехал в магазин из автосервиса, иначе все было бы кончено. Но Яна все равно в очень плохом состоянии…