Дыхание Голгофы

- Можно мне побыть с ней, хотя бы эти дни? – спросила теща.

- Категорически нет. Поймите меня. У нас особая больница. Мы вашу дочь перевязали, накололи лекарственными препаратами, сейчас она спит.

- Когда это случилось, доктор? – спросил я.

- А это важно? – устало взглянул на меня заведующий отделением. – Пару часов назад. Приходила главный врач. Может вы и правы, Гавриил Алексеевич, и стоит ее показать в столице. Там возможностей все же больше. И клинических и медикаментозных. Хотя, по сути, она только начала лечиться у нас. Мы еще не исчерпали своих возможностей.

- И все-таки я хочу быть с ней, - настаивала теща.

- Извините. Не вижу смысла. Она спит, и спать будет долго.

Тут заглянула в кабинет заведующего та самая туповатая санитарка.

- Извините, доктор, а наша новенькая опять в куклы играет.

- Не понял, - бросился к двери Аркадий Семенович, увлекая нас за собой. Так мы и подошли гурьбой к палате.

Доктор приоткрыл дверь. Анюта все в той же позе, в которой я ее видел пару дней назад, сидела на кровати и, напевая, нянчила сверток. С той лишь разницей, что на этот раз руки и шея ее были перебинтованы.

Теща вскрикнула и бросилась к ней. Но доктор ее удержал. Кровь ударила мне в лицо и странным эхом отозвалось в голове: «Ну, все. Хватит с меня!»

Я повернулся и резко направился к выходу. Я сел за руль и помчался на Урицкого, к себе. Я сейчас был легок и ловок. Мне вдруг показалось, что движение моей «копейки» бесшумное и мягкое. Я его почти не чувствую. Такое я испытывал давно, в детстве, когда впервые сел на велосипед и скатился с высокой горки. Странно, но и тогда, и сейчас мне было покойно, очень покойно на душе. Может я радовался жизни – тогда от ее вечности, сейчас от ее утраты. Я уходил из жизни, я точно знал, что ухожу. Вот только сделаю главное дело, уничтожу зло.

… Ближе к вечеру город наполняется людьми. Так было и так будет всегда. Но только сейчас это привычное движение показалось мне необыкновенным. На лицах нетерпение, какое и бывает только перед весной. «Как все-таки я был мало счастливо на этих улицах», - подумал я. И сам и с Анютой. Я никому не успел стать близким – я воевал за всех: за иллюзорное будущее своих соотечественников, за какие-то странные ценности… Я ждал дня завтрашнего. Мы все ждем дня завтрашнего  и, наверное, в этом наше спасение. Нет, мы не думаем о грядущей гильотине, потому что уверены – наша будет обязательно пахнуть ладаном.

Я поднялся к себе на третий этаж. Машинально, как это я делаю всегда, вымыл руки. Затем достал из шкафа кожаный чехол. И легко освободил из неволи орудие убийства.

Я заглянул в оптический прицел и без труда нашел двор Главы. Он был передо мной очень, очень близко. На какое-то мгновение мною овладел азарт охотника. Конечно, я волновался, но это было другое, не идущее от страха, а скорее от сожаления - волнение. Просто я должен это сделать. Если я это не сделаю, значит зло будет торжествовать. А зло, как и раковая опухоль, имеет тенденцию прорастать.

Я ждал долго и вот, наконец, в первых, еще масляных сумерках открываются ворота и въезжает черный лимузин с барином. Вот он выходит из машины и я ловлю его взгляд, где-то обращенную в мир полуулыбку. Ну вот еще чуть-чуть. Кажется, Глава не торопится, он млеет от счастья жить… Я перевожу дух. Я тоже не тороплюсь. Пуля догонит. Одно движение – и она уже в стволе. И вот я вижу его лицо, и палец плавно потягивает курок – еще мгновение.. и мой прицел закрывает ладонь.

Я машинально сбрасываю палец с курка и вижу в круге прицела лицо Рериха.

- Что ты, что ты, доктор?! Ты же убьешь человека!

И все. Я опускаю ствол, и передо мной возникает дочь Маришка. Она стоит рядом с Рерихом и держит его за руку. А вокруг Афган.

Я оборачиваюсь и вижу, как Чудов с солдатами несут человека. Поднимают над собой и опускают в кузов «Урала». Оранжево-черным факелом горит моя «таблетка», а стреляющий бронетранспортер делает какие-то замысловатые неуклюжие движения. Но вот грузовик срывается с места, как будто ускользая от разрыва снаряда, и уносится  вдаль.

Сейчас я смотрю на все происходящее легко. Как, может, только в кино. И мне покойно.

- Ну, ты все видел. Хочешь к ним? – спрашивает Рерих.

- Не знаю. Я там был…

- Папа, пойдем с нами, - говорит дочь и берет меня за руку.

- А куда пойдем?

- К нам, - весело отвечает Маришка.

- А что у вас?

- Как что? Любовь…

Вместо эпилога

Теплым майским вечером где-то ближе к середине последнего десятилетия прошлого века в большом южном городе появился столичный житель. Он был высок ростом: яркая проседь, легкая усталость в серых глазах, и светские манеры являли собой эдакую изящную модель нувориша, хозяина жизни. Он приехал своим ходом, на великолепном черном «мерседесе» по делам торговой фирмы, в которой был соучредителем и, наверное, душой. Его уважали за порядочность, где-то принципиальность и невероятную ответственность. Это и был полковник Георгий Чудов.