Дыхание Голгофы

- Нет, категорически. Вы спровоцируете приступ, - закрывая плотно дверь, сказал доктор. – Сколько тут времени всего прошло?! Такая травма. Потерпите. Мы еще только начали лечение. Время, друг мой, время. Она ж не постоянно такая.

Он проводил меня до выхода.

- Как только я увижу начало нового качества, сразу дам вам знать. Я и родителей не пускаю. Терпите, офицер. Сейчас у вас забот прибавится, - улыбнулся он. – Вот город примите. Желаю удачи.

«Спасибо, подсластил пилюлю: «Вот город примите», - выходя из отделения, подумал я.

- Ну что там, плохо? – спросил Руслан. – Вижу по твоему лицу.

- Как жить теперь? – с трудом удерживая слезы, произнес я. – Как?

- Ну Анюту мы так просто не отдадим. Потерянного не вернуть. Но небо за нас. Все равно она выйдет из шока. Это испытание, друже. Но не бывает такого, чтоб зло восторжествовало. Тогда весь этот мир надо закрывать на хрен. – Руслан срывается с места - Поехали.

- Вот выхожу всякий раз из больницы и не знаю, куда идти. Как оглушенный. Домой? Там пусто. Да тещины проклятья по телефону. Они же считают меня виноватым, - вздохнул я. – А по большому счету так оно и есть. Бегу в общагу, а там пьяные оргии – очередное, от нехватки витаминов, сезонное обострение трудящихся масс. И тогда я  качу в свои Черемушки на Урицкого. Но как вспомню, что гад этот рядом! Собираюсь на работу и вот он предо мной, Витек, во всем своем царственном великолепии и барской вальяжности. Большевики, наверное, в гробу переворачиваются. Вот куда мне идти?

- То ли еще будет? Старик, не бери в голову, все только начинается, - усмехнулся Батищев.

- Спасибо, утешил. Вот и я боюсь, что стану таким же. С кем поведешься…

- А ты упрись рогом. И докажи, что ты не такой. Попробуй. И вообще, возьми себя в руки. Не гони в небо негатив. Помню, когда нас духи зажали в ущелье, почти всю роту мою положили, остался я с горсткой пацанов первогодок да ранеными. Боезапас на исходе, ну хоть караул кричи. Вот тут я первый раз в жизни помолился. И что ты думаешь. Смотрю в небо, а оно синее-синее, совсем как бы не Афганское, а наше, донское, родное. Облака, чуть так белыми мазками у горизонта и я, вдруг вижу гигантское лицо старика, удлиненное такое с острой бородкой. Ну портрет этого известного русского художника? Помнишь, что в Тибете что-то мутил.

- Рериха, - подсказал я, чувствуя неожиданное волнение.

- Точно, он. Смотрит и улыбается. И вдруг стало так тихо, так спокойно. Мы все в каком-то светлом ужасе замерли. Но тут сорвался ветерок, он легонько смазал лицо этого старика – оно стало таять, и в следующую секунду мы услышали гул наших вертушек…

Какое-то время ехали молча, каждый, наверное, представлял образ своего Рериха.

- Извини, друже, но благого дела без крови, без страданий  не бывает. Во всяком случае у нас, русских. Нам, кажется, самим Богом велено, преодолевать в муках препятствия, прежде чем что-то поиметь. А тут мы бросили вызов самой системе. Ну ты, как лидер, и принял главный удар на себя. Значит тому быть, - сказал Руслан с чувством гордости и сожаления одновременно.

- Сегодня предпоследний день гонки. А мне кажется она не закончится никогда… - сказал я.

А на пороге штаба нас встретил редактор нашей газеты «Вместе» Аскольд. Он нервно курил.

- Ну что еще у нас случилось? – как-то уж в полной безнадеге спросил Батищев.

- Слушай, майор, ну урезонь ты, наконец эту бабу, иначе я ее веником ушибу. Она исчеркала мою передовицу в завтрашнем выпуске. А я на эту долбанную статью ночь положил.

- И только? – не принимая жертвы, улыбнулся Руслан. – Ты бы лучше эту ночь на что-нибудь другое положил. Ладно. Пошли гутарить.

А я вдруг подумал: «Какая мелочь? Мне б ваши проблемы, мужики».

Но при виде нас Фрося разулыбалась – никакого нервного напряга я в ней не обнаружил.

- Ефросинья Карловна, да Бог с ней с этой передовицей, пора уже водку начинать пить, а вы все там чего-то ищите, - весело проговорил Руслан.

- Чего, уже пожаловался офицерик? – с укором взглянула Ефросинья Карловна на Аскольда. – Лады. Если вы все согласитесь, я оставлю эту вот галиматью в авторском исполнении. Читаю:

«Для успешного завершения нашей кампании, чреватой многими издержками нравственного  несовершенства, наплевательского отношения к строке закона и откровенной вражды, потребовалась мобилизация всех сил, как правового характера, так и человеческой принципиальности, чуткости и доброты».

- Ну и как вам на слух и, если хотите, на вкус? Вообще вы что-то тут поняли? – откровенно рассмеялась Фрося.

Руслан по-отечески приобнял густо покрасневшего Аскольда и сказал:

- Старик, ну ты тут разгулялся с шашкой. И налево и направо.

- И обижается еще, как девочка, - не унималась Фрося. – Вот я ему и предложила перевести с французского на русский. Ну, грешна, немножко с итальянским темпераментом.

Тут Аскольд молча подошел к Фросе, взял у нее газету и удалился.

- Ушел, не прощаясь, с гордо поднятой головой, - бросила ему вслед Фрося, а Руслан подхватил: