Слушается дело о человеке

Вдруг Гроскопф засмеялся и, отняв платок от лысины, уселся поудобнее. При этом он снова коснулся колена своей соседки. Та отодвинулась и покраснела.

Трамвай проезжал мимо большого нарядного кинотеатра. В дверях примыкающей к нему колбасной стоял владелец в ослепительно белом фартуке. Гроскопф прижался головой к окну и помахал рукой, стараясь привлечь внимание колбасника. Заметив его в вагоне, тот тоже замахал руками. Из-за его плеча выглянула круглая и лукавая головка госпожи лавочницы. Трамвай проехал мимо, и Гроскопф стал осматривать замок своего портфеля, желая убедиться в его целости и сохранности.

На ближайшей остановке всем нужно было выходить. Многие служащие магистрата были знакомы между собой. Некоторые называли друг друга даже по имени. Группами, по одному, словом, как придется, они вошли через большие ворота в пустынный двор и растеклись в разные стороны, направляясь по своим отделам. Мало-помалу все исчезли за дверьми внушительного здания.

Двор был просторен и чисто выметен: во-первых, дворником, во-вторых, ветром. Здесь не было ни скамеек, ни деревьев. Время от времени по асфальту пробегала собака или кошка. Они принадлежали дворнику. Но глава магистрата не любил, чтобы четвероногие бегали по его владениям, по этому общественному учреждению, которое посещало такое множество людей.

Вытянутые в ряд голые окна светлого здания сверкали вдоль обоих фасадов, обращенных на улицу и во двор.

Внутри дом был обставлен с деловой простотой. В нем не было ничего лишнего. Длинные коридоры, вдоль которых справа и слева тянулись одинаковые двери, казалось, гляделись в натертый паркет. Все было рассчитано на то, чтобы находящиеся в этих стенах чувствовали себя спокойно и уютно.

Каждый день с самого рассвета по дому начинали шнырять уборщицы. Сколько ни нужно было ведер воды, как ни тяжел был электрический полотер, они не щадили сил, стараясь сделать этот дом как можно приятней и поддержать его доброе имя.

Поэтому и уборщица Альма не спешила покинуть вверенные ей апартаменты. Она всегда замечала малейший пустяк, который мог повредить репутации учреждения. Вчера она увидала уродливое водяное пятно на полу, сегодня — паутину, качавшуюся под самым потолком. Альма энергично взмахнула полированной палкой, на конце которой торчала истертая волосяная метла. Но паутина не поддалась. Казалось, она приросла к месту.

«Ах», — сказала женщина. «Ох», — прибавила она, увидев, что тонкий слой мела осыпался с потолка и запачкал сверкающий пол. Альма немедленно принялась полировать паркет снова, а паутинка продолжала качаться как ни в чем не бывало.

Наконец Альма все-таки справилась с паутиной. Потолок и пол сверкали. Она взяла ведро и метелку и направилась к двери.

А паук, который в последнюю секунду успел спуститься вниз по серебряной ниточке, укрылся в безопасности под письменным столом.

В ту самую минуту, когда Альма выходила из комнаты, она столкнулась с Рогатым. Как всегда, он пришел очень точно. Альма отпрянула назад и чуть не опрокинула ведро. Приставив метлу к левой ноге, она посторонилась, пропуская господина чиновника. Он с важностью ответил на ее поклон и генеральским шагом проследовал к письменному столу. Альма как можно поспешней закрыла за собой дверь и удалилась.

Трудолюбивый господин вынул из кармана пиджака утреннюю газету и бросил ее на стол. Затем он извлек из черного потертого портфеля очередной выпуск романа, но вдруг заметил на столе письмо. Он тотчас узнал знакомый почерк высокопоставленной личности.

«Господину финансовому контролеру Юлиусу Шартенпфулю», — прочел он и опустился в кресло.

Вскрыв пилочкой для ногтей конверт, Шартенпфуль вытянул ноги под столом, где сидел паучище.

Он кончил читать письмо, и по его лицу словно забегал беспокойный болотный огонек. Из стекол непроницаемых очков посыпались искры. Да, его дядюшка, Пауль-Эмиль Бакштейн, действительно умнейший человек. Его обхождение с людьми, его осанка — все свидетельствовало о том, что он личность незаурядная. Он не только занимает трудный пост всеми уважаемого советника магистрата, он не только влиятельный член комиссии по кадрам нет, у него и чрезвычайно крепкие связи с другими, более высокими учреждениями. Кроме того, он опытный и известный в городе хозяин малярной мастерской.

Дела его шли хорошо, а мастерская процветала. Он великолепно умел взыскивать по счетам, и ему очень редко приходилось терпеть убытки.

Вот этот-то дядя и приглашал Рогатого к себе в дом на некое секретнейшее совещание, которое должно было состояться в начале будущей недели.

От удовольствия Шартенпфуль заерзал в кресле.

— Наконец-то! — сказал он и провел рукой по волосам. Напрасно. Два вихра по-прежнему торчали у него надо лбом, хотя окно было закрыто и не чувствовалось ни малейшего ветерка.

Вихры не желали ложиться, и все тут.

— К черту эту щетину!

Он поплевал на ладонь и снова попробовал пригладить вихры. Напрасно. Вихры так торчком и торчали. Рассердившись, он закурил сигарету. Вдоль вытянутой ноги по заглаженной складке его брюк медленно полз вверх паук.

Он отодвинул письмо в сторону и вынул из ящика стола несколько счетов — среди них и счет городской библиотеки.

Рогатый весьма серьезно относился к своим обязанностям, и начальник, глава магистрата, ценил его чрезвычайно. Он всегда умел — и это вменялось ему в особую заслугу — навести экономию в расходуемых средствах. Разумеется, при этом он и сам не оставался в накладе, но деньги умел извлекать решительно из всего. И это делало его почти незаменимым.

Шартенпфуль выпустил дым из ноздрей. Дым кольцами пошел книзу.

Тем временем паук добрался до его колена, но ему не понравился дым. Он круто повернул и незаметно исчез за отворотом брюк. С улицы донеслось монотонное журчание. Небо стало свинцово-серым. Дождь шел все сильней и сильней.

— О’кэй, — сказал финансовый контролер, что примерно означало: «Прекрасно, вот мне и не надо поливать огурцы».

Мартин Брунер еле-еле успел прийти до дождя. Перед дверьми своего кабинета он застал уже вереницу посетителей. Как обычно, Мартин начал принимать их в порядке очереди. Последним вошел некий наглый птенец. Его вызвали повесткой, и он знал, по какому делу. Клюв птенца был дерзко задран. Глаза глядели упрямо и настороженно. Какое кому дело, где он бывает по ночам? Посещает ли игорные притоны? Выигрывает или проигрывает? Кому какое дело, откуда у него деньги?!

— Я очень рад, что вы пришли, — приветствовал его чиновник магистрата. — Мне хотелось поговорить с вами.

Птенец скорчил нахальную гримасу.

— Садитесь, пожалуйста!

Птенец помедлил, но все-таки сел.

На лице его появилось выражение крайнего любопытства. Он внимательно прислушивался к словам чиновника, которого, по правде говоря, представлял себе совсем другим. Парень оказался просто симпатичным. Свой в доску, если б только случайно не был чиновником. Мало-помалу с птенца слетело напускное нахальство. Разумеется, сдаваться сразу нельзя, но… Но если поразмыслить как следует, жизнь, которую он ведет, ему самому уже не по душе.

Наконец Брунер поднялся.

— Я еще не дал официального хода вашему делу, — сказал он. — Надеюсь, мы поняли друг друга. Ведь вы умный и рассудительный человек.

Птенец перестал хорохориться. Взгляд его просветлел. Он молча кивнул головой и вышел.

Как раз в эту минуту Отто Гроскопф просунул голову в дверь. Посмотрев вслед поспешно уходящему посетителю, он покачал головой и наконец предстал перед Брунером, подобно несколько неуклюжему вестнику страшного суда. Подойдя к письменному столу, Гроскопф застыл в неподвижности. Лысина его светилась, словно под ней была спрятана электрическая лампочка.

— Мне кажется, у этого шалопая что-то не чисто. Весьма подозрительный субъект. Его надо запереть под замок. Представьте себе, дорогой коллега, что может всплыть, если мы выведем его на чистую воду.

— То есть как это на чистую воду? — переспросил Брунер, подымая голову от бумаг.