Машина памяти

У нее красивое тело.

Не как музейный экспонат или статуэтка из слоновой кости, а как цветок лотоса. То есть настоящее, не манекенное. Цветок распускается и схлопывается! Но фигура мальчишеская, угловатая. Небольшая грудь. Нос в веснушках. Под правой лопаткой родинка размером с глаз некрупного окуня. После секса у нее дрожат пальцы…

Диана приподнимается на локте, включает стереосистему.

Песня Земфиры:

«… Я множу окурки, ты пишешь повесть…»

— Соседи?

— Забей!

Зуб уже не болит. Эндорфины — мощное обезболивающее!

Раннее утро. Мы лежим в кровати.

Я изучаю ее комнату, свет отвоевывает пространство, выхватывает предметы из темноты. Плакатов с кинозвездами и мальчиками-мажорами нет. Это радует. На письменном столе — ноутбук, рассыпаны диски. Повсюду кисти, краски и холсты, ватманы, карандаши. Из мебели: стол, пара кресел, раскладной стул, шкаф. Прогибающиеся под тяжестью книг полки. На обоях розовые слоны с охапками ромашек.

На подоконнике толстая плюшевая обезьяна и Дианины очки.

— Это обезьянка Сталин! — говорит Диана, перехватывая мой взгляд.

— Почему Сталин?

— Похожа…

— Правда, похожа. — Я отражаюсь в ее зрачках.

Диана надевает очки.

— Курить! — она тянется к полке за сигаретами; вынимает одну из пачки, жадно затягивается и выдыхает дым мне в лицо. — Ты не куришь?

— Нет.

Она убивает сигарету в пять затяжек. Я втихаря ущипнул себя за бедро, чтобы проснуться. Но это не сон. Я с ней… что? Занимался любовью?

— Хм, — она откидывается на подушки. — Прикинь, Кит, такое ощущение, будто я уже беременна. Ты детей любишь?

У меня в горле пересыхает. Она же сказала, что недавно месячные были.

Соврала что ли?

— Любишь детей? — повторяет Диана.

— Люблю вроде.

— Как что?

— Как запах в лесу после дождя.

— Ты кого хотел бы: девочку или мальчика?

— Близнецов: девочку и мальчика.

— Хитрый! — Диана целует меня в нос. — Не волнуйся, я пошутила…

Я прикасаюсь к ее плечу.

Диана замолкает, внимательно смотрит на меня. Провожу указательным пальцем по контуру татуировки: зеленая свастика. И это совпадение?

— Крест в движении, прямая свастика, — говорю я. — Крест вращается вправо, по часовой стрелке, открывая доступ к духовным силам. У Будды была такая на груди, как символ его сердца и колеса сансары. Но почему зеленая? Ты не фашистка?

— Зеленая — беспредельное совершенство. А у нацистов была обратная свастика, правосторонняя или женская, которая открывает путь к физическому могуществу, но перекрывает духовное.

— У тебя значит мужская?

Диана кивает.

— Стремление к беспредельному совершенству может привести к одиночеству!

— Не бойся совершенства — ты никогда его не достигнешь.

— Сама придумала?

— Сальвадор Дали сказал.

— Ясно, — говорю я, хотя ничего и не ясно.

Развели востоковедческую дискуссию…

Мужская татуировка. Это раз. И жилище у нее совсем не женское. Это два.

В квартире холостяцкий свинарник: вавилонская башня из грязной посуды в раковине, куча пустых винных бутылок в углу возле двери, вещи раскиданы, слой пыли на подоконнике, паук под потолком.

«Не смей трогать Васю. Он плетет наши иллюзии из себя самого», — предупредила Диана, едва я разулся.

«Не буду. Убить паука — плохая примета», — сказал я.

Земфира допела. Из колонок грохочут ударные — это «Smells Like Teen Spirit». Диана убавляет звук.

— Какая у тебя любимая группа?

— Не задумывалась. Назову, и придется ставить ее всегда? Любимый композитор, любимая книга, любимое блюдо! Это абсолютная чушь. Тот, кто называет их…

— Не разбирается в музыке, мало читает и готовит без фантазии, — киваю я.

— Ага.

— Ты рисуешь?

— Рисую, — она вновь закуривает. — Эй, врач, скажи что-нибудь научное…

— Улитки обладают телепатией.

— А скажи, зачем люди вообще говорят?

— Общение помогает налаживать контакты между людьми. Речь необходима, чтобы мы понимали друг друга…

— Так уж все и понимают друг друга, когда говорят? Ты на самом деле так думаешь?

— На самом деле, мне кажется, что у нас вроде как эмоциональный или словесный кувшин. Информация из внешнего мира наполняет его доверху и льется, и льется… Чтобы не лопнуть — мы должны от нее избавляться. То есть: выливать, говорить…

— А зачем мы говорим с кем попало? И после жалеем об этом?

— Извини, но когда ты очень хочешь писать, то есть вылить из себя что-то накопившееся, ты же не обязательно бежишь в благоустроенный сортир! Можешь ведь и не добежать! Вот и приходится выбирать меж двух зол…

Она рассмеялась.

— Ты хороший! Пожалуйста, захлопни дверь за собой…

— Что?

— Захлопни…

— Это я слышал, но…

— Что «но»? — она зевает, зарывается в подушку.

— Я думал, мне казалось, что…

Что я несу?!

— Извини, милый, я жутко хочу спать, — говорит она, нажимая «stop» на музыкальном центре. — Оставь мне свой номер, я позвоню…

Придушить бы ее…

Вместо этого я одеваюсь и ухожу, хлопнув дверью. Не вылечив черепашек.

10

Она стресс снимала, гормоны выплескивала.

По телевизору сообщали, что для продвинутой молодежи — это нормальный ультрацивилизованный тип отношений: тебе было классно и мне так себе, — а нынче коничува, в смысле «привет!»

Я обхожу лужу.

А вот когда мне было пятнадцать, считался бы у приятелей героем дня после такого приключения!

Тогда перед страхом остаться прыщавым девственником меркло все! Лишь бы кому присунуть! Все вопросы относительно приватов с девчонкой сводились к вопросу: «Че, пехаешь ее?» Если нет — ты лох! Если да, то круг интересующихся расширялся: «Где, в каких позах?» И самое важное: «А она кончила?» Ты яростно кивал, что естественно кончила, у нее было пятьсот оргазмов… как у божьей коровки. А на самом деле только целовались. И о местоположении клитора ты как бы догадываешься… как бы в общих чертах…

Куда уходит детство? Чего я психую-то? Неплохо бы и мне выспаться…

Я оставил ей свой номер. Вот чего.

Кроме того, я психую, потому что суббота. По субботам обедаю с родителями. Не обрадовать ли их новым имиджем?

Про нашу семью я бы написал так:

Про нашу семью:

Они неплохие. Но я с ними редко разговариваю. Не о чем.

Мои родители добрые и отзывчивые. Не алкоголики и не извращенцы. Отец — шишка в компьютерной фирме, мама — работает в администрации. Трясутся надо мной, словно я — бесценная китайская чаша династии Тань. Мои родители кажутся идеальными. Как мастера дзен.

Я рос обеспеченным ребенком! Питался сбалансированно, носил шмотки из приличных магазинов. У меня был комп последней модели, немецкий плеер фирмы «Грюндик» (кассетный плеер, вау!), и я был первый в классе, кто обзавелся мобильником. В мою комнату не ломились без стука, я приводил в гости кого вздумается. Мама с папой не ругались, когда являлся бухой со школьной вечеринки, не внушали прописных истин и не гнули особо свою линию воспитания. Ну, разве что иногда…

Я вырос и без проблем поступил в медицинский институт. Устроился в Службу доставки трупов. Денег хватало на покупку марихуаны у знакомого барыги и чтобы можно было угостить бокалом мартини красотку в ночном клубе…

Почему же я по своей воле живу в гнилой съемной квартире, когда у меня есть нормальный дом?

Недавно я застал моего идеального папку с любовницей, вернувшись с учебы рано — у нас занятия отменили. Они была полуодеты. Смутились. Папа сказал: это Анна Владимировна из аналитического отдела. Коллега по работе, отрекомендовался отец. Я кивнул. И над каким это вы совместным проектом трудитесь, что Анечка свои трусики с люстры снять забывает? Он разнервничался. Попросил не говорить о произошедшем маме и пообещал привезти из московской командировки ноутбук фирмы «Apple». Неловко потрепал меня по плечу. Фальшиво улыбнулся. Вытолкнул Анну Владимировну на лестничную площадку.