Машина памяти

Потом я увидел это. Свастику на груди сидящего Гаутамы.

— Откуда и что значит? — спросил я у смотрительницы.

— Ой, это не мой зал, — ответила она. — Но я вам с уверенностью могу сказать: знак хороший! Вы в выходные приходите. По выходным — экскурсия. Специалист расскажет!

Я склоняюсь над клавой, набиваю заголовок: «А был ли Будда нацистом?».

5

— Не в масть, — говорит Аркадий Юрьевич, высокий и лысый главред нашего журнала. — Да и характер статьи — слишком вызывающий! Неприкрытая ирония над служащими музея, — куда это вставить? Это не формат. Был ли Будда нацистом! Тут ведь культурное мероприятие… и вообще, Шпунский делает материал о выставке!

Первое правило журналистики: редактор всегда прав!

— Не разочаровывай меня, — добавляет он.

— Постараюсь. А деньги когда можно будет…

— На следующей неделе… А пока у меня для тебя есть просто хорошая новость.

У Довлатова в «Соло на ундервуде» отличный анекдот: «Рассказ напечатали?» — «Напечатали» — «Деньги получил?» — «Получил» — «Хорошие?» — «Хорошие. Но мало».

— Я умру с голоду.

— Не дадим! — сурово говорит Аркадий Юрьевич.

— Гонорар или умереть с голоду?

— Женщины, напоите гениального автора кофе с печеньем!

Женская часть коллектива дружно кивает. Настя уходит за водой.

— Так что за новость?

— Твой материал за прошлый номер был одобрен членом местного отделения союза писателей Захаровым. Выделен в тройке лучших!

— Офигеть! А кто это… Захаров?

— А по печени?

— Били уже.

Второе правило журналистики: редактор всегда прав!

— …Короче, пиши про андерграунд! Но не больше, чем на три полосы! Времени, кстати, у тебя не так много. Что у нас?

— Пятница.

— Неплохо бы, чтобы ты предоставил свой опус к понедельнику.

— Угу.

— План ясен? Флэшку у Насти заберешь. Чего ты морщишься?

— Зуб болит.

— Вырви… и к понедельнику чтоб материал был!

Я киваю.

— Иди пей кофе.

— Он же горячий! Зуб болит…

— Подуй.

Железная логика…

Третье правило журналистики: если ты журналист, ты обязан писать, причем много! но при этом помнить первые два правила…

На душе неспокойно. Я уже верю утверждению, что в среде журналистов выживают только отъявленные графоманы…

6

Выйдя из редакции, направляюсь в парк.

Я всегда возвращаюсь из редакции через парк. Руки мерзнут без перчаток. Засовываю их в карманы куртки. Пальцы левой руки нащупывают толстую стальную цепочку. В «Ковчеге» она бы мне здорово пригодилась…

У моего пса, черного водолаза по кличке Лобо, была неизлечимая собачья болезнь, и предки умертвили его по-тихому. Отвезли к ветеринару. Тот взял деньги, набрал шприц и усыпил Лобо. Навсегда. Мы похоронили его в рощице за заводом по производству шоколадок. В этой рощице осенью дофига мухоморов.

Отмучился пес.

Я не плакал. Мне скоро двадцать, я же взрослый, умудренный жизненным опытом мужчина, который разучился плакать.

Мы с Лобо гуляли вон по той аллее. Он приносил палки, ветки и полосатые резиновые мячики. Было, что сгрыз кости неизвестного мне существа в кустах и даже, нечаянно, сожрал чьи-то какашки.

Парк, как лысая зубная щетка. Дети носятся, играют. Взрослые бегут на службу, их обеденный перерыв завершен. У некоторых женщин очень глупые шляпы, а у мужчин — длинные шарфы, глистами болтающиеся на кадыкастых шеях. Лица у взрослых несчастные. Это моя target group?

Ни собаки у меня, ни подружки.

На игровой площадке качели и горки. В шесть лет я спрыгнул с этих качелей и сломал правую руку. Когда сняли гипс, лихо прокатился с горки — и опять поломался; травма совпала один в один. Доктор был козел, ему потом впаяли срок за незаконную торговлю лекарствами. Все мои приятели стали первоклассниками, а я не стал. Вынужденное сидение дома привело к тому, что стал много читать. Вначале от безысходности таскал книги из шкафа. Позже, сознательно, записался в библиотеку. Поперло.

По аллее идет девушка в моем вкусе. Сажусь на скамейку.

Лет ей приблизительно восемнадцать-двадцать. Среднего роста. Очки в тонкой оправе. Короткое серое пальто в «рубчик», короткая юбка, сапоги-чулки. Волосы ярко-рыжие, такую прическу я видел у киберпанка Энтони Берджесса на обложке «Заводного апельсина». Она все ближе. В левом ухе серьга с непонятным иероглифом, в правом — обыкновенное серебряное колечко…

— Окрашена.

— Чего?

— Скамейка окрашена. Видел предупреждение?

— Конечно, — вру я.

— Зачем тогда сидишь?

— Это у меня что-то типа хобби. Я неравнодушен к свежеокрашенным скамейкам в парке. Как увижу — обязательно подойду и сяду. Разве ты никогда так не поступаешь?

— Нет.

— У тебя что, нет хобби?

— Я хомячков дрессирую.

— А что они умеют?

— Есть, спать и крутить колесо.

— Покажешь?!

— Покажу.

… Понятно, что я все придумал. Она даже не обратила на меня внимания. А я потерял дар речи. И скамейки в марте не красят… жаль!

Я встаю и шагаю дальше.

А вдруг знакомство с ней изменило бы всю мою жизнь?

Я останавливаюсь у афиши. Оказывается, в пятницу вечером в Stereo-баре выступает группа «Кристофер Робин». Ну, и другие группы там будут…

В общем, теперь я знаю куда сходить и о чем написать…

7

Концерт назначен на 21:00. В зачине некие «Ацкий насМОРГ» и «Дитя гнева»! Думаю, что торопиться не стоит.

Еду, еду. У кондукторши на куртке надпись: «Crazy girl». На спинке сиденья впереди выведено корявым почерком: «Даша. Я секси (следует номер), я супер-детка. Звони». Троллейбус еле тащится, лица у пассажиров обреченные.

Наконец, моя остановка.

Я выскакиваю из троллейбуса, перебегаю дорогу. Автомобили гудят. Снег на обочине грязный, как мысли маньяка. У продуктового магазина фигура коровы, огороженная решеткой. А ведь было две, причем абсолютно свободных буренки!

Первая сбежала, и администрация приняла меры, чтобы вторая не последовала ее примеру? Поворачиваю направо.

В нашем городе ограниченное число заведений, где можно послушать живую музыку. Мертвой навалом, а вот живой — почти нет.

Stereo-бар на углу, возле Афганского рынка.

С басистом трио «Кристофер Робин» я познакомился года полтора назад.

Антона все зовут по фамилии: Цой. Личность в определенных кругах известная. По основной профессии врач-дерматовенеролог. Выпускник нашего института. Корейский блондин непомерного роста, играющий фанк, тащится на Фли из RHCP и выступает в потертой кожаной жилетке на голое тело. У меня мурашки по хребту бегут, как он втыкает на инструменте. Цепает.

Обстановка в музыкальном баре уютная. Она была бы еще уютнее, если бы не «Ацкий насМОРГ» и «Дитя гнева»…

Я беру пиво. Жду.

Эти яйцетазые трахтодонты гремят!

Рассматриваю виниловые пласты над стойкой, ударную установку и посетителей. Вот пригламуренные панки: закрепленные гелем хаерки, побрякушки из отдела атрибутики. Слово гламур изначально переводилось, как маскировка. Быть плохим мальчиком модно. Здесь каждый в душе Сид Вишес…

За другим столом бэбиготы. Самое смешное в готах — их прозвища.

Метеорами проносятся розово-черные «эмочки», сдувая с глаз челки. А, правда, что первый emo-boy — Гитлер?

На экране психоделический клип.

Крышу на почве музыки мне сорвало позже, чем остальным.

В девятом классе. Друг протянул кассету (TDK на 90 минут) со словами: послушай — это мощно! На стороне «А» было нацарапано: «Наутилус»; на стороне «В» — «Кино» и «Алиса». Придя домой, вставил кассету в старенькую магнитолу…

К вечеру это случилось. От неожиданно нахлынувших истин разболелась голова. Я не стал готовиться к контрольной по физике, решил, что «золотая медаль» — это, по сути, не так уж важно. Я сошел с дистанции.