Переулок Солнца

— Иди сюда, Биджа, иди сюда, — позвала она.

Кошка повернула голову, но даже не подумала двинуться с места. Тогда, встав на четвереньки, девушка сама полезла к ней.

Биджа позволила взять себя на руки и погладить. Она ткнулась носом Грациелле в лицо, потом мягко вырвалась, скользнула прочь и снова удобно примостилась у трубы, уже нагретой солнцем.

Неожиданно на колокольне ударил колокол, спугнув целую стаю ласточек, обитавших под каждым желобом, и заставив задрожать старую черепицу. Грациелла сосчитала удары и, съехав к своему окну, прыгнула в комнату. Еще раз взглянув на кошку,

она ласково улыбнулась ей, и от этой улыбки грубое лицо девушки вдруг стало нежным.

На колокольне снова зазвонили и ласточки опять с криком взмыли ввысь. Грациелла, принялась ставить горшки на место, в сердцах безжалостно стукая их друг о друга. Она ненавидела эти цветы за их слабые стебельки и бледные листья, говорящие о том, что им не хватает солнца и хорошей земли, ненавидела потому, что они напоминали ей собственную блеклую, худосочную юность.

Проведя разок гребенкой по копне своих рыжих волос, прикусив губы, чтобы они стали поярче, она одернула юбку и, прыгая через ненадежные ступеньки крутой деревянной лестницы, которые она знала наизусть, слетела вниз, в убогую кухоньку, где ее молча дожидалась тетка.

Девушка схватила со стола чашку кофе с молоком, в два глотка проглотила ее содержимое, поставила чашку на место и вытерла губы.

— Не по вкусу, что ли? — спросила женщина.

— Гнилью пахнет!.. Э! В конце концов, все здесь гнилью, пахнет, даже стены. — Она повернулась, собираясь уходить, потом добавила: — Да и мы, наверно, тоже…

Хлопнув дверью, девушка выскользнула на лестницу, вечно чем-то залитую, с зеленой плесенью между расшатанными ступеньками, выбежала в переулок и, остановившись у ворот дома номер одиннадцать, заглянула во двор. У Зораиды дверь была закрыта, а раз хозяйка спит, значит можно еще немного погулять.

Грациелла прошла переулок, повернула за угол улицы делла Биша и побежала к покрытому кустарником и буйными зарослями крапивы пустырю, который протянулся вдоль канала. Здесь среди низинок и холмиков петляли тропинки, проложенные тачками прачек. Грациелла дошла до бровки насыпи, возвышающейся над каналом, и хотела было уже сбежать вниз по склону с намерением заняться своим обычным развлечением — бросать плоские камешки, заставляя их подпрыгивать на воде, — как вдруг ее удержало что-то похожее на стыд. Нет, она уже не девочка, и если кто-нибудь застанет ее за таким занятием, то, чего доброго, засмеет. Поэтому она пошла дальше по бровке, наблюдая за женщинами, стирающими белье на берегу.

— Привет, Рыжая! — донеслось снизу.

Никто в переулке не звал ее по имени. Только старый учитель, встречая ее, каждый раз останавливался и с улыбкой спрашивал;

— Ну как сегодня наша Грациелла?

Но что значит пенсионер? Ведь для всех остальных она, всегда, сколько помнила себя, была Рыжая. Даже собственная тетка звала ее так, и девушка не обижалась. Правда, временами, когда ее неожиданно охватывала жажда нежности, ей хотелось, чтобы кто-нибудь назвал, ее по имени. В такие минуты она ласково шептала сама себе: «Грациелла… Грациелла…», до тех пор, пока от волнения не подступал к горлу комок…

Голоса прачек на канале стихли, когда она, пройдя по извилистой тропке, вышла на улицу, ведущую, к центру. Тут она задержалась, чтобы всласть поглазеть на витрины магазинов. Витрины всегда приводили ее в восторг. Она любовалась элегантными платьями, отдавая предпочтение вечерним, потому что они были красивее и роскошнее других. Глядя на особенно понравившееся ей платье, девушка мечтала, что в один прекрасный день и у нее будет такое же. Она уже видела себя облаченную в мягкие шелка, так чудесно шелестящие на ходу.

«А что, я тоже сумею носить их, — говорила она себе, — еще как сумею, получше некоторых синьор!»

Подойдя к одной из витрин, которая нравилась ей больше других, Грациелла принялась созерцать выставленные там новинки. Вдруг она заметила в зеркальном стекле отражение худого лица с морщинками, собравшимися в уголках губ, на котором резко выделялись черные глаза, словно две кляксы, посаженные на белую страницу тетради.

Она отшатнулась. Конечно, в этом виноваты ее рыжие ресницы — она знала это, но все равно кляксы каждый раз приводили ее в отчаяние. Глаза, не оттененные ресницами всегда казались круглыми и резко выделялись на фоне лица. Правда, эту беду в любое время можно поправить. Рыжая знала, что существуют разные косметические средства, и дала себе слово когда-нибудь испробовать их.

Она поравнялась с баром, из открытой двери которого на нее пахнуло ароматом кофе и горячих пирожков. Девушка зажмурилась, вдыхая этот аромат, потом, гордо подняв голову, быстро прошла мимо. В конце квартала она задержалась перед игрушечным магазином. Глядя на кукол, выставленных на витрине, девушка невольно представила себе высокую темную трубу на крыше перед ее окном и ясно увидела себя — маленькую девочку, босоногую, дрожащую от холода, прижавшуюся носом к ледяному стекду, все время потевшему от ее дыхания, в ожидании, что вот-вот из-за этой трубы появится Бефана^[2], совершающая свое таинственное ночное путешествие. Но Бефана никогда не появлялась.

Теперь Грациелле было уже пятнадцать лет, и она не верила больше в существование волшебной старушки. Во многие вещи она теперь не верила. Вот бедность — это другое дело, в нее Рыжая верила, потому что бедность была постоянной и зримой спутницей ее существования.

Ренато, посыльный с телеграфа, проезжая мимо на своем велосипеде, крикнул:

— Привет, Рыжая!

Она быстро повернулась, но Ренато был уже далеко. Засунув руки в карманы, он лихо крутил педалями, насвистывая песенку.

Грациелла перешла через дорогу и пошла обратно, оглядывая витрины, расположенные на этой стороне улицы.

Здесь был ювелирный магазин, около которого она всегда простаивала больше всего, любуясь сверкающими поддельными камнями, ожерельями, серьгами, браслетами, золочеными поясами, брелоками и сумочками. Она всегда знала, что сегодня последний крик моды, и делилась своими сведениями с Зораидой и с девчонками из переулка.

— Если я куплю себе пояс, — говорила она, — то буду носить его вот так. Сейчас это ужасно модно.

Но пояса она не покупала, а под блузкой у нее скрывался обрывок бечевки, которым она подвязывала юбку, вечно сползавшую с ее худых бедер. Выйдя на площадь перед лицеем, она замедлила шаги, чтобы поглазеть на юношей и девушек, всегда толпившихся там.

Они очень занимали ее, представляя собой загадку, над которой она давно уже билась. В самом деле, они были такими же юнцами, как она, как Ренато, как все ее приятели из переулка, но в то же время они были совсем другими. Грациелла в недоумении спрашивала себя: в чем состоит эта разница? Конечно же, не в том, что они лучше одеты. Ведь она уже не раз мысленно представляла себя одетой, как та девица в шотландской юбочке и замшевой кофте, и ясно видела, что если одеть их одинаково, эту девушку и ее, то все равно та всегда будет студенткой из богатого квартала, а она останется Рыжей из квартала бедняков. Ясно также, что эта разница не в том, что одни толстые, а другие худые! Ведь и среди студентов встречались юноши такие же бледные и худые, как она, а в ее переулке живет, например, Бруно, сын Йоле, у которого лицо что луна и румянец во всю щеку. Однако Бруно никогда в жизни не спутаешь со студентом из лицея.

Нет, было что-то еще отличающее тех и других, что-то не зависящее ни от нарядов, ни от полноты. Эти студенты просто были совсем не такими, как ее товарищи, и Грациелла не могла отыскать ничего, в чем бы они были похожи на нее.

Мимо прошла группа юношей, один из них нечаянно толкнул ее, тотчас же обернулся и с улыбкой сказал:

— Простите.

Рыжая уже открыла рот, чтобы огрызнуться, но, услышав это «простите», сразу осеклась. Студенты давно прошли, а она все стояла, открыв рот и провожая их взглядом, ругая себя, что не сумела сразу как-нибудь вежливо им ответить. Нужно было сказать: «Ничего, ничего, вам показалось».