Бабье гнездо

– Да из тебя слезу не выбьешь, у тебя вместо слезы хрящ вырос.

– Не хрящ у меня вырос Катерина, а горе. Выплакала я все свои слезы. Семья у меня осталась под Сталинградом. Муж погиб, и сынишку малолетнего убило. Оголила меня война, скитаюсь теперь по земле. Вот прибилась к Ивану, хороший он был мужик, царство ему небесное. Жила я с ним, а во сне семью свою видела. И пока я живу, будут они меня посещать все время. Такая моя учесть. Жить я должна за себя и за их, и не тешу я себя счастьем, а благодарю бога, что живу.

* * *

Не заскучаешь в «бабьем гнезде». Прихватила где-то соседка Клавдия гармониста Кольку и привела его в «бабье гнездо». Как придут с работы, выпьют, и Колька наигрывает на гармошке так ловко, что все соседи в «бабьем гнезде» слушают через стенку, наслаждаясь певучей гармошкой. Колька – искусный гармонист, самородок, так гармошкой крутит, что от её плача сердце обмирает.

Ползимы играл Колька, потом стихла гармошка. Слышали соседки громкий голос, да рёв Клавдии, и всё стихло. Исчез Колька, ушёл к бывшей товарке. Бросил Клавдию. Притихла она, впала в грусть и даёт волю слезам.

Девчонкой пришла из деревни Клавдия к тётке на шахты. А после смерти тётки быстро повзрослела. Не по годам стала отыскивать своё место в жизни. Но жизнь ей не даётся. Она мечтала: «Был бы отец живой, он бы своими добрыми руками смастерил бы колыбельку для её ребёночка, и она бы с благословления родителя любила бы и с радостью растила бы дитя». Наплакавшись, Клавдия стала ходить на посиделки.

– Леонтьевна, погадай на короля – просит она.

– Что гадать-то, наших королей война побила. Нет счас королей, что зря душу бередить.

– Ну, погадай, не томи сердце, Леонтьевна, легче, всёшь, будет. Хоть потешимся.

Утолив жажду в гадании, она выкладывает душу.

– Завидую я тебе, Катерина, ты красивая. Ты, если любишь – так любишь, а не любишь – так рвёшь всё, не жалея. А у меня так не получается, мне счастье волк заказал.

– Что за волк? - Насторожились женщины.

– Девчонкой я была, когда отец ушёл на заработки в город, да так и не пришёл. Слух дошёл, что зарезали. Мать после этого заболела и через год померла. Нас осталось трое: сестра да брат. Тётка взяла нас к себе. Но держать такую ораву в то время было трудно, и она раздала нас по людям. Я попала к зажиточным людям Зубаревым, которые и за человека-то меня не считали. Была я у них навроде щенка. Стерегла гусей да овец. Когда волк зарезал овечку, я с перепугу бежать от них. Зубарев на лошадь да за мной. Нагнал меня, да так со всего маху стеганул меня кнутом, что я упала. Он гарцует вокруг меня, вот-вот копытами в землю втопчет. Я вскочила да бежать к речке, забежала в воду и поплыла на другой берег. Он орёт: «Я шкуру с тебя сдеру». Я со страху в волчий яр попала. Пробираюсь сквозь вишняк, вижу, на меня волк в упор смотрит. У меня дыхание остановилось, только слышно, как сердце тук-тук, колотится. Ну, думаю: «Всё!». Смотрели мы так друг на друга, смотрели. У меня в глазах всё слилось, потемнело: «Ох, быстрей бы уж, один конец». Закрыла я глаза, жду. А тишина кругом такая стала. Слышу, ветка хрустнула. Открыла я глаза, а волка уже нет. Вот и волк моё горе понял, пожалел меня. До сумерек я там посидела. Как, голос хозяина смолк, я стала оттуда выбираться. Потихоньку-потихоньку, и пошла к тётке. Всю ночь шла. Пришла я к тётке почти на зорьке. Вот так и так, всё рассказала. Тётка выслушала меня и говорит: «Раз волк помиловал тебя, значит и судьба у тебя будет волчья».

* * *

Весной люди жгут костры и восторженно воодушевляются после зимнего пробуждения. Перед пасхой «бабье гнездо» бурно оживает. Варят и красят яйца, пекут куличи. Детвора с удовольствием, в состязании бьёт яичко об яичко, проверяя, у кого яичко крепче. у того и жизнь будет крепче. Никому не хотелось проигрывать, чтобы отдавать яйцо. Взрослые при встрече приветствуют друг друга: – Христос воскреси! Воистину воскреси! – И целуются. Всё это делается с радостью и восторгом. Тёплый солнечный день забавляет детей в играх, скачут на досках с «подшибалами», высоко взлетая и звонко крича.

Оп-па, оп-па

Америка, Европа.

Америка, Европа.

Оп-па, оп-па.

От весёлого возбуждения, от яркого тёплого дня захватывает дух. Наскакавшись на досках, ребятня стала играть в баши. Играя, Ванюшка взобрался на забор. Голивший подбежал к нему, с желанием «забашить», Ванюшка стал прыгать, чтобы убежать, но ветхий забор сломался, и он упал, разбив нос. Наблюдавшая за игрой Клавдия подбежала к Ванюшке, схватив его за руку, увлекла к болотинке и стала умывать. А в прозрачной воде кипело оживление. В прогретом лучами солнца водоёме бойко сновали головастики. Водоросли набухли зеленью, всё дышало новой жизнью.

Добрые Клавдины руки ободрили Ванюшку, и он как заново родившийся побежал играть с прилитой силой. А Клавдия с жадностью смотрела вслед, и сожалела, что это не её ребёнок, что некуда ей приложить свою заботу. С какой бы бережливостью и лаской она бы любила своего ребёночка.

* * *

Саша устроился на работу стрелочником на железную дорогу. Появился в семье третий ребёнок, и хлопот прибавилось. Саша очистил от бурьяна и раскопал огород, засадил его картошкой. Всё лето ходит с тяпкой, полет да окучивает. Нравилось Ванюшке наблюдать, как дядя Саша окучивает картошку. Сядет рядышком и смотрит, как бережно он огребает куст, танцует вокруг кудрявой ботвы, словно перед невестой.

Стал Саша захаживать к соседкам, то поговорит, то бражонкой угостится. Как-то уследила Рита, что Саша зашёл к Катерине. Она приставила чашку к стенке, ухо к чашке и слышит, как Александр жалуется Катерине, «что Рита не ценит его, не в грош ставит». Не стерпела Рита, бросила чашку и ходу к сопернице. В буйной горячке она выхлестала окна избёнки.

– На вот тебе, будешь знать, как приваживать чужого мужика.

Рита – женщина упитанная, с полными икрами ног, горячая и быстрая на скандалы. Она девчонкой была сослана на Урал со своей семьей из Горьковской области. Здесь и нашла своего суженого. Нажили двух детей, теперь от мужа осталась одна похоронка. Где-то в Будапеште его могила.

* * *

Длинные, летние дни томили Ванюшку однообразием. И он завёл себе щеночка. От резвости щенка душа его стала оживать, и боль одиночества стала зарастать. День теперь расцвел, от восхода солнца и до заката. Отогрелось сердце Ванюшки, глаза зажглись интересом к жизни, стали живей и прозорливей. Но вот щенок пропал. Пошёл Ванюшка по улицам посёлка в поисках его. И на одной из улиц он увидел в пирующей компании мать. До смерти Фёдора, Ванюшка не видел такой матери. Она была пьяная, и на улице, на глазах бойкого на суд народа отдавалась дикой пляске под гармошку. С распущенными волосами Катерина в отчаянии пела, буйно кричала и плакала с искажённым от страдания лицом. Над ней громко смеялась ребятня и передразнивала. От увиденного, у Ванюшки в висках застучали молоточки, схватившись за голову, он убежал, спрятавшись на задах. Сердце колотилось, готово выскочить. Слёзы росинками срываясь, падали в траву. Ванюшки было стыдно и больно за мать, больно за её глубокую рану.

Где только и кем только Катерина не работала. На стройке, на заводе, в шахте и везде на её смотрели как на предмет пользования, да как на приложение к работе. Она тяжело переносила потерю Фёдора. Но постепенно утрата забывалась. Устала Катерина в гонке за счастьем, выдохнулась в этом долгом марафоне. «Может это миф, и ловит она только тени» – терзала она себя мыслями. Истощившись в брачных неудачах, Катерина разочаровалась в мужской верности и стойкости, потерялся смысл в семейных узах. «Нет мудрости в этом брачном союзе, есть только жертвоприношение». И она дала себе обет – жить одной, испить чашу одиночества до дна. Испытать себя и найти прелесть в уединении.