Курс практической психопатии (СИ)

— Да, танцуй! — важно киваю снова, и голосок у меня нежный, как его флейта. Я буду королевой флейтовой страны! Я и сама как флейта. Никто ведь не знает, что я лишь маленькая глупая девочка, покуда я принцесса — будущая жена короля…

— Слушаю и повинуюсь, моя принцесса! — и он принимается танцевать, мой король, так, как умеет только он один… кельтские танцы, стройный и изящный, как молодой олень из моего зоосада…

В углу раздаются аплодисменты, похожие на хлопанье крыльев — я резко поворачиваю голову туда, и тугие локоны бьют по щекам — там стоит архангел Гавриил, худой и длинный, с темными глазами, болезненные синяки окружают глаза, но он все равно очень красив. Рукава закатываются от каждого хлопка в ладоши, и я замечаю широкие рваные шрамы, через все руки. Спрыгиваю со своего трона, и подбегая к нему, как к родному — с нестерпимым ужасом осознаю, что архангел этот — я!

— Маленькая принцесса шестикрылый серафим Гавриил! — кричит мне в спину со смехом король Арто, и я поскользнувшись, падаю без сознания на руки самому себе…

— Габри, ты бы хоть поел чего-нибудь! — вздыхает мама.

— Нет, мама, нет, не хочется мне! — а сам слепо шарюсь по столу, и натыкаюсь на сигареты — мамины, ароматизированные: — Я возьму одну, ладно? — и не дожидаясь ответа, закуриваю, она молча смотрит на меня, едва гася в глазах осуждение.

— Мама, не смотри на меня так, что ты в самом деле? — нервно вскрикиваю я, и затягиваюсь жадно и глубоко, снова и снова — сигарета кончается меньше чем за минуту, я беру ещё одну — как же давно я не курил, мне очень хочется.

— Сынушка, тошнить же будет, — тихо говорит мама, и сама берет сигарету. Я смотрю, как она делает первую затяжку и руки её трясутся будто у безнадежно пьяной. Стоять больше не могу, ноги подгибаются, и я сажусь напротив неё.

— Мама, можно я музыку включу? — умоляюще смотрю на неё, будто она когда мне это запрещала. Помладше я слушал при ней на полную громкость всякую чертову панкуху — Жанна орала по-бешенному, и мяукала как помойная кошка, но Жанна-то маме всегда нравилась, она даже бывало подпевала своим прокуренным нежным голоском, как ржавый хрусталь…

— Да, конечно, ставь что хочешь! — кивнула мама рассеянно, и я в порыве нежности, перегнулся через стол и поцеловал ее в макушку, как ребенка, и вскочив, умчался искать — где, где?… а вот он, этот диск… как же хочется мамочке все рассказать! И даже заплакать, зарыдать нахрен со всей дури, жалко размазывая сопли, и скулеть, захлебываясь — мама, почему он не звонит, и уж тем более не заходит, он что, не любит меня на самом деле?… что случилось, ведь он клялся, что все вынесет рядом со мной, и никогда меня не бросит? О, нашел… вот он «Арто и Флейта», глупенькое название, но что уж поделать. Я встал, и тут же схватился за грудь, вынужденно валясь на кровать — сразила тошнота. Блядь, я все-таки перекурил. Но ничего, ничего… надо идти, мама запереживает! Поднял себя как мог, сгреб в охапку свое жалкое существо и побрел на кухню. Мама посмотрела на меня тепло и ободряюще, я виновато улыбнулся ей и поставил диск. Бережно усадил себя на стул, и прислонился к стене, чтобы не упасть — его флейта… его голос… меня качало… я плакал. Тихо, совершенно бесшумно… слезы текли и я не мог остановиться. Не вздыхал, не дрожал, не скулил — как хотелось, и даже не дышал.

И мама, моя самая лучшая, тоненькая и изящная, миниатюрная мама, которую я давно перерос на полторы головы, не мешала мне. Она просто достала из холодильника бутылку коньяку, и поставила на стол два бокала для бренди — аристократка, воспитанная в Восточной Европе, она любила, чтобы все было как положено, и меня приучала. Села рядом со мной, налила на два пальца темного пойла, подтолкнула ко мне стакан. В глубоком вырезе платья качнулся изумрудный кулон. Я не выдержал, взял ее за руку, прохладную, хрупкую, и поднес к губам. Она встала и прижала мое мокрое лицо к своей маленькой острой груди. Я плакал уже в открытую, но как не хотел — ни разу не мог даже всхлипнуть. Какая-то глупая гордость, привитая с детства не давала дышать, ибо «это недостойно»… чушь какая, и тем не менее. А от мамочки пахло духами, очень вкусно — она всегда так строго за собой следит… наверняка, Жанна такая же… мама-мама, верна одна лишь ты!

— И выключи, наконец, эту глупую музыку! — вскрикнул я, поднимая голову к её лицу. Она смотрела на меня глазами глубокими и нежными, и губы её чуть улыбались печально, и тонкие пальцы нежно путались у меня в волосах…

— Я так тебя люблю, деточка ты моя, сыночек! — прошептала она.

— И я тебя, мама! — улыбнулся я, чувствуя, что все лицо распухло, зареванное. Она поцеловала меня в лоб, и снова прижав лицом к себе, обняла двумя руками и покачала как маленького:

— Он вернется, — прошептала она мне в макушку: — Вы такая красивая пара, он не сможет без тебя, вот увидишь!

И я, наконец, позволил вырваться судорожному всхлипу, и вцепился в неё, как в последнюю надежду — как хорошо, что она все знает, и никак не упрекает. А я так боялся… она — богиня, моя мамочка. Она знает все на свете, и если уж она сказала — конечно, Арто никуда не денется. Я подожду… мама поможет вытерпеть! Мама и ее коньяк…

Снова пьян. И душные объятия постели… прикончили с мамой две бутылки — она маленькая, а пьет как опытная панкерша, надо же, не замечал! А впрочем, я вообще как-то мало знаю о ней, не интересуясь до сих пор — надо бы почаще проводить с ней вечера, ведь с ней так хорошо, что боже мой! Не один чертов Арто на белом свете! С мамой весело, она так хорошо смеется, и держит за руки, и запрокидывает голову, когда курит, и говорит смешные глупости — она совсем ещё молода, ах, как же я не замечал и не ценил? Отныне буду с ней смотреть кино, и пить коньяк, и может еще сходим побродить по парку, как в детстве — хочу узнать, как это будет сейчас, когда я уже совсем большой. А она ведь так похожа на девочку, мамочка моя — и поет чудесно — только курит много, зубки пожелтели… дома она бывает редко, и когда Арто ко мне вернется, придется ему объяснить, что теперь я буду с мамой вечерить. Хотя, раз она все знает и не против, то пусть и он с нами… но нет, я пожалуй пока все же не смогу, что-то стыдно мне до сих пор… и смущенный этими мыслями, сдаюсь в плен одеялу, заматываясь плотнее, хотя мне и жарко от выпитого. Надо бы уснуть, и может новый день принесет желанные объятия Арто, и может, именно завтра он вернется ко мне наконец…

Но вот и он — черт, где вас так долго носило, сир! — выкрикиваю я, голосом тонким и нежным, и короткие ножки несут меня навстречу к королю Арто, такому высокому и ослепительному в его короне. И он снимает перчатки, садясь на корточки передо мной:

— Принцесса, я принес вам новое платьице, это слишком длинно для вашего высочества!

— Но я не хочу новое платье, — принимаюсь капризничать я — пока маленькая, буду! Хотя новое платье, конечно, хочется поскорее!

— Ай-яй-яй, принцесса, что ж вы это так не цените моей заботы о вас, что даже не желаете взглянуть на принесенный дар? — укоризненно качает головой мой будущий муж, и я насупливаюсь, смущенная.

— Ну, если вы не хотите, так я пожалуй велю жечь это алое атласное платьице в печи, как неугодное вашему высочеству!

— Мне угодно… — бормочу я, кусая пальчик.

— О, ну тогда не станем медлить, примерьте же его скорее, моя любимая небесная птичка! — кричит он радостно, и достает наконец платьице. Я тяну ручки, в нетерпении примерить обновку — король Арто разворачивает передо мной платьице, такое красивое, что наверняка и во всем свете не сыскать лучше!

— Дайте, дайте же скорее мне его! — кричу я, нетерпеливо топая ножкой.

…наблюдая со стороны, из своего тяжелого одеяла, как я — там, существо, в розовых трусиках, бросившее платьице под ноги, и Арто — чертов урод, невыносимо прекрасен в короне и бело-золотом одеянии, прикладывает палец к губам, и наклонившись к девочке (ко мне, ебать на все четыре стороны — я эта маленькая глупая девочка!), говорит — уйдемте с поляны, как бы нас кто не увидел, не престало принцессе переодеваться на глазах черни!