Мемуары Дьявола

Решившись окончательно, Луицци начал действовать со стремительностью, свойственной не стесненным в средствах людям. Уже через два дня после откровений Дьявола в отношении госпожи де Мариньон барон гнал почтовых по большой дороге на Кан. А перед отъездом он не забыл поведать господину Гангерне и его сыну то, что знал об Оливии, и вручил им рекомендательное письмо к госпоже де Мариньон. Это письмо, не лишенное определенной ловкости слога, должно было, без всякого сомнения, подействовать на нее; приведем его целиком:

VII

ДВА МИЛЛИОНА ПРИДАНОГО

Последняя остановка

Было уже семь часов вечера, когда Луицци прибыл в Мур, маленькую деревушку в нескольких лье от Кана, где находилась последняя станция по дороге из Парижа в столицу Нижней Нормандии. Едва оказавшись перед дверью станционного двора, барон подозвал одного из кучеров и спросил, не может ли тот найти кого-нибудь, кто до наступления темноты проводит его в Тайи, поместье господина Риго. Кучер, к которому обратился Луицци, человек пожилой, худющий и измочаленный жизнью, стер о седло все то, что природа отпустила ему в той части тела, откуда растут ноги, но зато не оставил на дне бочонка с сидром свойственную нормандцам хитрость и зловредность. Вместо того чтобы прямо ответить на вопрос, он свистнул мальчишке из конюшни и спросил его:

— Эй ты, слышь, сколько отсюда до Тайи?

— А я откуда знаю? — бросил мальчишка, обменявшись неуловимой ухмылкой со стариком.

— Ничего себе! — воскликнул барон. — Вы же местные и не знаете расстояния от вашей деревни до соседнего поместья?

— Право слово, не знаю, — отвечал ему кучер, — мы, честные нормандцы, — люди простые, бесхитростные и всегда следуем прямо, не сворачивая со своего пути, а наш путь — это большая дорога. А что справа, что слева — нам до того дела нету.

— Может быть, вам будет дело до этой монетки в сто су, — не отставал Луицци, — а заодно она вернет вам память?

Кучер, обласкав вкрадчивым взглядом экю, не без издевки протянул:

— Э-э-э! Вы можете дать мне в десять раз больше, но я все равно не смогу сказать того, чего не знаю.

— В таком случае пусть мне дадут лошадей и кучера, который, возможно, лучше знает здешние дороги, чем вы.

— Навряд ли это у вас получится, — спокойно возразил нормандец, — на данный момент здесь нет никого, кроме меня, и вы не найдете других лошадок, кроме моих, а мы всего пять минут назад вернулись из Кана.

— Ну что ж, тогда узнай дорогу в Тайи, и поехали.

— И вы думаете, сударь, — нормандец отвернулся с явным намерением прекратить пустой разговор, — что я погоню несчастных животных по дрянной дороге из-за каких-то сорока пяти су в один конец? Придется вам подождать, вы не лучше других.

— А что, разве кто-то еще ждет лошадей?

— Именно так, сударь; там, в зале ожидания, трое или четверо путников, которые торопятся, кстати, не меньше вашего, но коротают время в разговорах.

— Ну что ж, раз так, — вздохнул Луицци, — поставьте мой экипаж под навес; придется ночевать здесь, а завтра на рассвете отправляться дальше: уже поздно, и у меня нет ни малейшего желания месить грязь на проселке, чтобы среди ночи нагрянуть к незнакомому мне человеку.

При этих словах кучер остановился и, все с той же кривой ухмылкой и непроницаемым взглядом нормандца, который видит тем лучше, чем меньше кажется, что он вообще что-нибудь видит, спросил:

— Вы незнакомы с господином Риго?

— Пока нет. А ты, малый, похоже, знаешь его?

— Что да, то да, ведь он любит, чтобы я его возил.

— Вот черт! И ты не знаешь, где он живет?

Вся лукавость на лице достойного уроженца Нормандии тут же пропала, уступив место выражению полного идиотизма, когда он ответил:

— Все очень просто: господин Риго приезжает сюда на собственных рысаках, а потом я везу его в Кан или в Эстрею {241}, но я никогда не был в его поместье.

— И все-таки, судя по всему, ты хорошо его знаешь, а значит, ты виделся с ним не только на большой дороге. Как вы могли общаться, если ты впереди на своей кляче, а он в экипаже?

— А кабаки на что? — ухмыльнулся кучер. — Эх, славный человек — господин Риго, он всегда полон сострадания, что к людям, что к животным; разве он может равнодушно проехать мимо хоть одного кабака? Каждый раз кричит мне: «Эй, малыш Пьер! {242} Пусть твои бедные лошадки немножко передохнут!» Потом выходит из коляски и никогда не выпьет ни рюмочки водки, ни кружки сидра, не заказав мне того же, что и себе. Он настоящий честный нормандец, у которого что на уме, то на языке, и между делом мы о многом успеваем поговорить.

— И о чем же? — навострил уши Луицци, обрадованный возможностью узнать что-то хорошее о господине Риго.

— Ба! Да мы болтаем о том о сем, о тех и других, — сказал кучер, — а потом я прыгаю в седло и еду прямо, как по струнке, ибо, видите ли, меня нисколько не волнуют чужие дела.

— Получается, что вы не знаете племянниц господина Риго?

— Почему же, отлично знаю и мать, и дочь, и даже бабушку.

— Так-так, — Луицци пристально вгляделся в лицо нормандца, — и что, они и в самом деле красавицы?

— Ох-хо-хо, — вздохнул нормандец, — вот бабулька — та действительно была красавицей в свое время.

— Ну так, а дочь ее и внучка?

— Что до них, — сказал кучер, — то это дело вкуса, но вот бабушка ихняя, знаете, была просто самим совершенством, как ни посмотри.

— Так ты знал ее во времена молодости?

— Пресвятая Богородица! Конечно, ведь все мы здешние. Я вырос с папашей Риго и его сестрой. Сорок пять лет назад она была младшей горничной на этом самом постоялом дворе, а ее брат служил здесь кучером, как и я. Это уже потом они переехали в Париж, где малышка Риго быстро выскочила замуж. А ее братишка поступил в кавалерию и благодаря доскональному знанию лошадей быстро выслужился до главного кузнеца. И что еще — они славные, честные люди, истинные нормандцы навроде меня, всегда действуют прямо, без околичностей, как и я всю свою жизнь; ничего плохого о них сказать не могу.

В этот момент к Луицци, все еще стоявшему с кучером на станционном дворе, подошла служанка и поинтересовалась, желает ли он отужинать вместе с остальными путешественниками, ожидающими лошадей, или же он предпочитает, чтобы ему накрыли отдельно.

Луицци не прельщала перспектива провести вечер в одиночестве, и он ответил, что будет ужинать вместе со всеми. Он уже хотел последовать за служанкой, но кучер остановил его, заговорщицки подмигнув.

— Хоть вы и прибыли последним, — сказал нормандец, — но, если желаете, можете уехать первым. Я пройду мимо вас в самый разгар ужина, и тогда вы скажете, например, что хотите спать, а потом найдете свой экипаж вон там, за той большой конюшней, уже запряженным, и мы быстренько улизнем, так что никто ничего не прочухает.

— Но вы же не знаете дороги, — усмехнулся Луицци.