Мемуары Дьявола

«Сударыня, — побагровев от гнева, воскликнул генерал, — чтобы так хорошо разбираться в подобного рода людях, нужно быть с ними знакомым. Вы осмелитесь их назвать?»

«Думаю, — госпожа де Кони взглянула на Оливию, — этим я оказала бы неоценимую услугу некоторым женщинам; но я еще не зашла так далеко в своей предупредительности».

На этом разговор закончился, так как госпожа де Кони спешно засобиралась и ушла.

Как только она удалилась, беседа вновь приобрела фривольный тон, и кое-кто из приглашенных откровенно поднял на смех разъяренность госпожи де Кони. Только Оливия, Оливия, которая днем раньше с превеликим удовольствием отпустила бы несколько колкостей насчет такого отчаянного монолога, оставалась серьезной, и даже более чем серьезной — печальной. Поздравляя себя за принятое накануне решение, она испытывала ужас при мысли о той опасности, которой могла подвергнуться, и в то же время сожалела о столь резком разочаровании в человеке, чьи слова, несмотря на то, что она не позволила ему убедить себя, так сильно взволновали ее.

Со своей стороны, генерал обнаружил, что глубоко уязвлен осмотрительностью Оливии по отношению к нему, и почувствовал какое-то мучительное раздражение, в котором он не хотел себе признаться. Это раздражение все нарастало, и он решил, что должен попытаться найти оправдание похождениям, которыми ославил себя, и, выбрав момент, когда гости, разделившись на несколько групп, оставили Оливию одну, подошел к ней и произнес:

«Вы, должно быть, весьма нелестного мнения обо мне после филиппики госпожи де Кони…»

«Вовсе нет, — с прямодушным видом ответила Оливия, — не очень-то меня расстроили ее песни: излишек легковерия вполне объясняет такое поведение. Меня удивило другое: ваш ответ…»

«И что именно в моем ответе?»

«Что можно ошибиться в чувстве, которое зовется любовью; что желание может дать богатейшие эмоции, переживания и упоение, но, как только желание угасает, не остается более ничего. Это правда?»

Господин де Мер ответил только после продолжительного раздумья:

«Нет, сударыня, неправда. Не должно быть правдой, хотя мне кажется, что я все это испытал. От недостатка честности в душе, требовательности к себе или, скорее всего, от беспечности».

Оливия, огорошенно взглянув на генерала, переспросила:

«От беспечности?»

«Да-да, иначе не скажешь. Никто не станет опасаться своих чувств, какими бы сильными они ни были, когда нет того внутреннего ощущения, которое сопутствует только любви, того ощущения, которое, если, конечно, речь идет об истинной любви, предупреждает и говорит вам: «Будь осторожен!» О нет, Оливия, когда любят или когда угроза настоящей любви только-только возникает на горизонте, ошибиться никак невозможно».

«Вы в этом уверены?»

«Выслушайте меня, — вздохнул генерал, — и, пожалуйста, не смейтесь. Вы, должно быть, подметили, в каком затруднительном положении я оказался совсем недавно, а также мое раздражение и откровенное унижение. Всего несколько дней назад, случись со мной то, что случилось сегодня, я был бы крайне доволен. Я бы гордился, ибо достаточно настрадался сам, тем, что мне удалось причинить кому-то такую же боль, как когда-то причинили мне, и, поверьте, мне вполне хватило бы яду, чтобы обратить в свою пользу все грязные выпады госпожи де Кони, оставив ей унижение и насмешки. И что же? Сегодня я — посрамленный, застигнутый врасплох, израненный и презренный горемыка».

«И как можно объяснить такое превращение? — спросила Оливия, надеясь с помощью господина де Мера разрешить и собственные сомнения, ибо в любом другом случае и ее нисколько не задели бы и тем более не заставили бы грустить недавние события в гостиной».

«Очень просто, — продолжал генерал. — Дело в том, что меня унизили в присутствии некой персоны, в чьем уважении я испытываю крайнюю нужду; в том, что мне необходима вера этой персоны в мою искренность; в том, что сердце мое разорвется, если потеряет ее доверие; просто я понял сейчас, что люблю этого человека, ибо, если бы это было не так, ничего подобного со мной не случилось бы».

«Как странно!» — взволнованно воскликнула Оливия.

«Один из верных признаков, исключающих ошибку, это высочайшее уведомление, которое говорит: „Ты уже не хозяин над собственной душой, она тебе не принадлежит больше; она так мало принадлежит тебе, что если внушит страх той, которой она предназначена, то ты окажешься во власти отчаяния и стыда“».

«Вот так же, — сказала Оливия, собрав все силы, но так и не сумев придать своему голосу и выражению глаз ту насмешливость, с которой, как ей казалось, должны были прозвучать ее слова, — вот так же когда-то вы ломали комедию наедине с госпожой де Кони?»

Генерал прикусил губу и ответил, поднимаясь и откланиваясь:

«Возможно».

Он покинул гостиную, а Оливия ушла к себе, чтобы хоть минутку побыть в одиночестве; переступив порог своей комнаты, обессиленная и перепуганная женщина упала в кресло, прижала к сердцу яростно сжатый кулачок и крикнула во весь голос, словно желая освободиться от тяжести, которая сдавила грудь.

«Господи! Боже! Похоже, я люблю этого человека!»

— Оливия? Полюбила? — прервал Дьявола Луицци, покатившись со смеху. — Ха! Представляю, что это была за любовь!

— Самая юная, святая и светлая, — возразил Сатана, — ибо эта блудница уже забыла о чистоте души под слоями бесчестья, о той чистоте, которая утрачивается без радости, но и не без боли, но которую в тот момент она вновь обрела. Да, случилось так, что куртизанка влюбилась, но не так, как влюбляются в десятый по счету раз, а как юная девушка в пылком порыве души, как Генриетта Бюре! С такими же счастливыми долгими минутами созерцания и мечтательности. Однако подобная любовь падшей женщины еще чище, чем у потерявшей голову девушки.

— Странно все это, — задумчиво произнес барон.

— Ну-с, слушай дальше, — в голосе Дьявола появились почти что человеческие нотки, — слушай.

Оливия и в самом деле полюбила генерала, а господин де Мер по-настоящему влюбился в нее; но, смущенные и удивленные своей страстью, оба старательно избегали друг друга. Господин де Мер вскоре уехал в армию, и почти полгода они не виделись.

Они повстречались вновь в Опере, узнав друг друга с противоположных концов зала с первого взгляда. Генерал, обретший веру в себя за время долгого отсутствия, смело прошел к ней в ложу, полагая, что найдет ее такой, какой она была до их знакомства. Действительно, красота ее просто ослепляла, а наряд и украшения поражали самым изысканным вкусом; весело улыбаясь, она пожала его руки с очаровательной простотой. Прелестное прощение, которое никогда не сможет изобразить самая изощренная кокетка!

«Здравствуйте! — Она одарила его нежной и прекрасной улыбкой. — Как я счастлива вновь видеть вас! Как много я хотела бы вам сказать! Я в восхищении от ваших подвигов в бессмертном походе Бонапарта! Я же говорила, что вас ожидает блестящая и доблестная карьера, и я так признательна себе, что угадала, какую славу вы обретете на этом пути!»

В радостном голосе Оливии чувствовались слезы; генерал, взволнованный и удивленный, ответил:

«Благодарю за награду, сударыня! Для меня она дороже ордена, полученного на поле боя! Ваше одобрение — это не просто одобрение, это сбывшаяся надежда, которую я пронес через сражения, надежда, что вы не забудете меня».

«Забыть вас! — воскликнула Оливия. — Вы слишком громогласно о себе напоминаете тем, кто вас знает».

«Ну что вы! И более отважные солдаты, чем я, участвовали в походе».

«Может быть, но о них не вспоминали так, как о вас».

Заиграла музыка; генералу пора было уходить.

«Когда вас можно увидеть?» — спросил он.

«В любое время. Я по-прежнему всегда одна».

«И по-прежнему скучаете?»

«Да нет, скучать приходится меньше, — тихо ответила она, — но вот горевать, может быть, больше… Приходите, мы обо всем поговорим».

На следующий день генерал застал Оливию в полном одиночестве; но оба были настороже, и неожиданные эмоции, как накануне, им уже не грозили. Раз говор начался спокойно. Оливия с удовольствием расспрашивала генерала, интересуясь каждым часом, каждым поворотом великих битв, в которых он принимал участие; наконец генерал сказал: