1919

– Это же чертовски смешно, – несколько раз повторил он. – Пока мы тут сидим и ссоримся под присмотром школьного учителя Вильсона, Джон Буль прибирает к рукам все будущие мировые запасы нефти… Конечно, только для того, чтобы спасти их от большевиков. Англичане забрали Персию и Месопотамию, и будь я проклят, если они не подбираются к Баку.

Эвелин скучала и думала про себя, что Роббинс опять хватил лишнего, но тут дали звонок.

Когда они вошли в ложу, там сидел еще один длиннолицый мужчина в будничном костюме и вполголоса разговаривал с Джи Даблъю. Элинор нагнулась к Эвелин и шепнула ей на ухо:

– Был генерал Гуро.

Свет погас, глубокая торжественная музыка заставила Эвелин забыть обо всем на свете.

В ближайшем перерыве она нагнулась к Джи Даблъю и спросила, как ему нравится.

– Великолепно, – сказал он, и она, к своему удивлению, увидала у него слезы в глазах.

Она заговорила о музыке с Джи Даблъю и человеком в будничном костюме, которого звали Расмуссеном.

В высоком аляповатом фойе было жарко и слишком людно. Мистеру Расмуссену удалось открыть дверь на балкон, и они вышли, оттуда видна была вереница уличных огней, мерцавших в красноватом туманном зареве.

– Вот когда бы мне хотелось жить, – мечтательно сказал Джи Даблъю.

– При дворе Короля-Солнца? – спросил мистер Расмуссен. – А по-моему, в те времена зимой было невыносимо холодно и канализация, держу пари, была отвратительная.

– Ах, какое это было удивительное время, – сказал Джи Даблъю, как бы не расслышав; потом он обратился к Эвелин: – Вы не боитесь простудиться?… Вам следовало бы накинуть манто.

– Я вам уже говорил, Мурхауз, – сказал Расмуссен другим тоном, – у меня есть точная информация, что они не смогут удержать Баку без сильных подкреплений, а эти подкрепления им никто, кроме нас, не может дать.

Опять зазвенел звонок, и они поспешили в ложу. После оперы все, за исключением Роббинса, который повез мисс Уильямс в гостиницу, пошли в «Кафе де-ла-Пе» выпить по бокалу шампанского. Эвелин и Элинор сидели на диване по обе стороны Джи Даблъю, а мистер Расмуссен на стуле напротив них. Он говорил больше всех, то нервно отхлебывая шампанского между отдельными фразами, то запуская пальцы в свои щетинистые черные волосы. Он был инженером «Стандард ойл». Он говорил о Баку и Махоммаре и Мосуле, о том, что англо-персидская компания и «Ройал-датч» обходят Соединенные Штаты на Ближнем Востоке и пытаются навязать нам в качестве мандатной области Армению, разоренную турками, где не осталось ничего, кроме полчищ голодающих, которых нужно накормить.

– Нам, наверно, все равно придется кормить их, – сказал Джи Даблъю.

– Бросьте, пожалуйста, ведь можно же что-то сделать. Если даже президент до такой степени забыл об американских интересах, что позволяет британцам обставлять его на каждом шагу, то ведь можно мобилизовать общественное мнение. Мы рискуем потерять наше первенство в мировой добыче нефти.

– Но ведь вопрос о мандатах еще не решен.

– Дело в том, что британцы поставят конференцию перед свершившимся фактом… дескать, кто нашел, тому и принадлежит… В конце концов, нам было бы гораздо выгоднее, если бы Баку заняли французы.

– А как насчет русских? – спросила Эвелин.

– Согласно принципу самоопределения, русские не имеют на Баку никакого права. Подавляющее большинство населения – тюрки и армяне, – сказал Расмуссен, – но, черт возьми, я охотнее пустил бы туда красных, чем англичан. Разумеется, я уверен, что они бы недолго там продержались.

– Да, я имею сведения из авторитетных источников, что между Лениным и Троцким произошел раскол и что в течение ближайших трех месяцев в России будет восстановлена монархия.

Они прикончили первую бутылку шампанского, и мистер Расмуссен заказал вторую. Когда кафе закрывалось, у Эвелин уже шумело в голове.

– Давайте кутить всю ночь, – сказал мистер Расмуссен.

Они поехали в такси на Монмартр, в «Аббатство», там танцевали и пели, было полно военных мундиров, стены увешаны союзными флагами. Джи Даблъю пригласил Эвелин танцевать первую, а Элинор с довольно кислым лицом согласилась подать руку мистеру Расмуссену, который к тому же скверно танцевал. Эвелин и Джи Даблъю говорили о музыке Рамо, и Джи Даблъю еще раз сказал, что ему хотелось бы жить во времена Версальского двора. Эвелин возразила – что может быть интереснее, чем жить в Париже именно теперь, когда на наших глазах перекраивается карта Европы, и Джи Даблъю сказал, что, возможно, она права. Они оба нашли, что оркестр до того плох, что прямо невозможно танцевать.

Потом Эвелин танцевала с мистером Расмуссеном, который сказал ей, что она удивительно красива и что ему недостает в жизни близкой женщины, что он всю свою жизнь провел в лесах, искал золото и производил анализы сланца и что ему все это надоело, и если теперь Вильсон позволит англичанам обжулить его и отдаст им все будущие мировые запасы нефти в то время, как мы выиграли для них войну, то он бросит все это дело.

– Но разве ничего нельзя сделать, разве вы не можете ознакомить общественность с вашей точкой зрения, мистер Расмуссен? – сказала Эвелин, слегка склоняясь к нему; какой-то сумасшедший бокал шампанского кружился в ее голове.

– Это дело Мурхауза, не мое, и с тех пор, как началась война, никакой общественности вообще нет. Общественность покорно делает все, что ей прикажут, и, кроме всего, она далека, как всемогущий Бог… Единственное, что можно сделать, – это ознакомить с положением дел двух-трех руководящих деятелей. Мурхауз – ключ к этим руководящим деятелям.

– А кто ключ к Мурхаузу? – очертя голову спросила Эвелин.

Музыка замолкла.

– Если бы я знал, – сказал Расмуссен тихим трезвым голосом. – Уж не вы ли?

Эвелин покачала головой и улыбнулась со сжатыми губами, как Элинор.

Когда они поели лукового супа и холодного мяса, Джи Даблъю сказал:

– Поднимемся на Холм и попросим Фредди сыграть нам какие-нибудь песни.

– Я думала, что вам там не нравится, – сказала Элинор.

– Так оно и есть, дорогая, – сказал Джи Даблъю, – но я люблю старые французские песни.

Элинор казалась недовольной и сонной. Эвелин хотелось, чтобы она и мистер Расмуссен ушли домой; если бы она могла поговорить с Джи Даблъю с глазу на глаз, это было бы так интересно.

У Фредди было почти пусто и очень холодно, шампанского они не пили, и никто не притронулся к заказанным ликерам. Мистер Расмуссен сказал, что Фредди похож на одного старого золотоискателя, с которым он был знаком в горах Сангре-де-Кристо, и начал рассказывать длинную историю про Долину Смерти, которую никто не слушал. По пути домой в старом, пахнувшем плесенью двухцилиндровом такси все озябли и клевали носами и молчали. Джи Даблъю захотелось выпить чашку кофе, но все рестораны и кафе были уже закрыты.

На следующий день мистер Расмуссен позвонил Эвелин на службу и пригласил ее завтракать; она с большим трудом придумала отговорку, чтобы не пойти. С тех пор мистер Расмуссен, казалось, появлялся всюду, где она бывала, посылал ей цветы и билеты в театр, заезжал за ней на автомобиле, посылал ей синие пневматички с нежными словами. Элинор дразнила Эвелин ее новым Ромео.

Потом в Париже появился Пол Джонсон, получивший стипендию в Сорбонне, и повадился ходить к ней под вечер на Рю де Бюсси. Он приходил, садился и молча и уныло глядел на нее. Он и мистер Расмуссен сидели в гостиной и говорили о хлебном и мясном рынке, покуда Эвелин одевалась, чтобы поехать куда-нибудь с кем-нибудь другим, чаще всего с Элинор и Джи Даблъю. Эвелин заметила, что Джи Даблъю встречается с ней не менее охотно, чем с Элинор; это потому только, говорила она себе, что хорошо одетые американки – большая редкость в Париже и Джи Даблъю приятно показываться с ними и приглашать их к обеду, когда с ним обедают какие-нибудь важные люди. Она и Элинор в последнее время разговаривали друг с другом натянутым, нервным, саркастическим тоном; только изредка, когда оставались одни, они болтали, как в былые времена, и смеялись над разными людьми и событиями. Элинор не упускала случая поиздеваться над ее поклонниками.