1919

– Марш отсюда, господин Безгроша… тут господам Безгроша нечего делать.

Вернувшись на корабль, он не смог разыскать кока, чтобы выклянчить у него какую-нибудь еду, и удовольствовался табачной жвачкой. В кубрике было жарко, как в печке. Он вышел на палубу в одних подштанниках и стал расхаживать с вахтенным – розоволицым парнишкой из Дувра, которого все звали Малышом. Малыш сказал, что слышал, как старик и мистер Мак-Грегор говорили у себя в каюте, что они завтра пойдут в Сент-Люсию за грузом лимонов, а потом к чертовой матери домой, и до чего же он рад, что вернется наконец на милый родной островок и уберется с этой дерьмовой посудины – правда, красота? Джо сказал, что ему-то до всего этого какое дело, он сам родом из Вашингтона, округ Колумбия.

– Я хочу бросить эту пакостную жизнь и заняться таким делом, чтобы хоть что-нибудь заработать. А то тут всякий сукин сын турист с толстым кошельком думает, что он может тебя купить, как девку. – Джо рассказал Малышу про человека, назвавшегося Джонсом, и тот хохотал до упаду.

– Пятьдесят долларов – это пять десяток. За пять десяток я бы ему, пожалуй, что угодно позволил. А как же?

Ночь была совершенно бездыханна. Москиты начали кусать голые руки и шею Джо. Приторный душный туман поднимался от неподвижной воды порта, мутя огни набережной. Они раза два обошли палубу, не произнося ни слова.

– Так что же он все-таки от тебя хотел, Янк? – сказал Малыш хихикая.

– Да ну его к черту, – сказал Джо. – Брошу я эту жизнь. Что бы ни случилось, куда бы тебя ни занесло, матрос всегда хватается за сволочной конец. Верно, Малыш?

– А как же… пять десяток! И как ему, сукину сыну, не стыдно? Нарушение нравственности – вот как это называется! Следовало бы пойти к нему в гостиницу с двумя нашими парнями и заставить его заплатить за молчание. В Дувре такие типы платят деньги за гораздо более скромные дела. Приезжают летом на каникулы и охотятся за мальчишками-банщиками… Пошантажировать его – вот что с ним надо сделать, Янк.

Джо ничего не ответил. Через некоторое время он сказал:

– А я, когда был маленьким, мечтал попасть в тропики.

– Какие это тропики. Это сущий ад, вот что это такое.

Они еще раза два обошли палубу. Джо перегнулся через поручни и уставился в масляную тьму. Черт бы побрал этих москитов. Он выплюнул жвачку, услышал слабый всплеск, спустился в кубрик, забрался на свою койку, натянул одеяло на голову и лежал весь в поту.

– Вот черт, а я хотел почитать про бейсбол.

На следующий день они взяли уголь, а еще через день Джо приказали красить офицерские каюты, покуда «Аргайл» шел проливом Бока между тинисто-зелеными папоротниковыми островами, и он злился, потому что у него было свидетельство матроса первого класса, а с ним обращались, как с простым матросом, и вот он едет в Англию, а что он там будет делать? Товарищи говорили, как бы его там не отправили в концентрационный лагерь до конца войны: он ведь иностранец и едет в Англию без паспорта, все-таки война, немецкие шпионы и все такое; но ветер опять пахнул солью, и, когда он выглянул в иллюминатор, он опять увидел синий океан, а не Тринидадскую лужу и летучих рыб, стаями уносившихся от корабля.

Гавань на Сент-Люсии была чистая и закрытая, под кокосовыми пальмами белые дома с красными крышами. Выяснилось, что они будут грузить бананы; целых полтора дня они сколачивали в заднем трюме перегородки и прибивали жерди для бананов. Уже стемнело, когда они подошли к банановой пристани и перебросили две сходни и установили подъемный кран, чтобы спускать связки в трюм. Пристань была полна цветных женщин, смеявшихся, и визжавших, и кричавших команде разные слова, и рослых бездельников негров. Грузили женщины. Через некоторое время они начали подниматься по сходням, каждая с огромной зеленой связкой бананов, свисавшей с головы на плечи; тут были старые черные мамаши и хорошенькие молодые мулатки; под тяжелыми связками их лица блестели от пота, видны были груди, болтавшиеся под лохмотьями, коричневая кожа сквозь рваный рукав. Когда женщина доходила до конца сходней, два рослых негра осторожно снимали с ее плеч связку, надсмотрщик давал ей бумажку, и она сбегала по соседним сходням на пристань. Заняты были только машинисты с паровой лебедки, команде нечего было делать. Они стояли кругом, тревожно глядя на женщин, на сверканье белых зубов и белков, тяжелые груди, мерное качанье бедер. Они стояли, глядя на женщин, почесываясь, переминаясь с ноги на ногу; они даже не очень похабничали. Была черная тихая ночь, запах бананов и пота негритянок стоял вокруг них душным облаком; время от времени слегка тянуло прохладным запахом лимонов из ящиков сваленных на пристани.

Джо увидел, что Малыш манит его куда-то. Он пошел за ним в тень. Малыш прижался губами к его уху:

– Тут есть девки, Янк, идем.

Они поднялись на нос и скользнули по канату на пристань. Канат ободрал им руки. Малыш плюнул на ладони и потер одну о другую. Джо сделал то же самое. Потом они нырнули в пакгауз. У них под ногами проскочила крыса. В пакгаузе хранилось гуано и пахло удобрениями. За маленькой дверью в задней стене стоял смоляной мрак, под ногами был песок. Слабый отсвет уличных фонарей падал на потолок пакгауза. Слышались женские голоса, приглушенный смех. Малыш исчез. Рука Джо легла на голое женское плечо.

– Сперва дай мне шиллинг, – сказал сладкий голос вест-индской женщины.

– Хорошо, котик, хорошо, дам, – охрипшим голосом сказал он.

Когда его глаза привыкли к мраку, он заметил, что они тут не одни. Вокруг слышались смешки, хриплое дыхание. С парохода доносилось прерывистое жужжанье лебедок, нестройный говор женщин, грузивших бананы.

Женщина просила денег.

– Ну же, беленький мальчик, ты же обещал.

Малыш стоял рядом с ним и застегивал штаны.

– Мы сию секунду вернемся, девочки.

– Верно! Мы забыли деньги на борту.

Они побежали по пакгаузу, преследуемые женщинами, вскарабкались по веревочной лестнице, спущенной кем-то за борт, и очутились на палубе, задыхаясь и корчась от смеха. На пристани они увидели женщин, которые бегали взад и вперед, ругаясь и плюясь, как дикие кошки.

– Счастливо оставаться, дамочки, – крикнул Малыш, махая шапкой. Он схватил Джо за руку и потащил его по палубе; несколько секунд они стояли у конца сходней.

– Слушай, Малыш, твоя тебе в бабушки годилась, честное слово, прошептал Джо.

– Иди к черту, у меня была хорошенькая.

– Черта с два… Ей все шестьдесят.

– Вот дурак проклятый… Я тебе говорю, у меня была хорошенькая, – сказал Малыш и ушел обиженный.

Красная луна уже показалась над зубчатыми холмами. В отсвете пароходных огней по сходням змеилась зеленая цепочка женщин, несущих связки бананов. Джо вдруг стало не по себе, захотелось спать. Он спустился вниз и, прежде чем забраться на койку, тщательно вымылся с мылом. Он заснул, слушая разговоры своих товарищей, шотландцев и англичан, о девках за пакгаузом; кто сколько имел, по скольку раз, и где было лучше – тут или в Аргентине, или в Дурбане, или в Сингапуре. Погрузка продолжалась всю ночь.

В полдень они взяли курс на Ливерпуль; главный механик гнал вовсю, чтобы поскорей добраться, и все толковали о родных краях. Бананы они ели до отвала; каждое утро суперкарго выносил перезрелые связки и вешал их в камбузе. Команда ворчала, что на пароходе нет оружия, но «старик» и мистер Мак-Грегор, по-видимому, беспокоились больше о бананах, чем о немецких катерах. Они то и дело заглядывали под брезент над люком, в котором был устроен вентилятор, – не перезрели ли бананы. В кубрике всячески поносили проклятые бананы.

Пройдя тропики, они попали в сильный норд, дувший четыре дня подряд, да и после этого погода была довольно поганая. Отстояв четыре часа у штурвала, Джо не знал, что ему делать. В кубрике ругались, что на пароходе нет средства от клопов и тараканов, и нет оружия, и почему они не присоединяются к какому-нибудь каравану. Потом прошел слух, что у Лизарда крейсируют немецкие подводные лодки, и все, начиная со «старика», стали раздражительны как черти. Все приставали к Джо, почему Америка не вступает в войну, и он вел долгие споры с Малышом и одним пожилым человеком из Глазго, которого звали Хейг. Джо сказал, что Штатам нет никакого дела до войны, и у них чуть не завязалась драка.