1919

– Ладно, Пакито sabe, где он живет… Может, он возьмет двадцать, sabes?

Джо встал. Пакито снял грязный поварской передник и закурил сигарету.

– Понимаешь – матросское свидетельство? – сказал Джо, подходя к нему и глядя ему в лицо. Тот кивнул:

– Хорошо.

Джо обнял и слегка потискал Марию.

– Ты хорошая баба, Мария.

Она, ухмыляясь, проводила их до двери бара.

Выйдя на улицу, Джо внимательно посмотрел по сторонам. Мундира не видать. В конце улицы над цементными пакгаузами торчал черный силуэт подъемного крана. Они сели в трамвай и долго ехали, не произнося ни слова. Джо сидел, уставясь в пол, свесив руки между коленями, покуда Пакито не толкнул его. Они вышли где-то в пригороде, застроенном дешевыми на вид, новыми, но уже грязными цементными домами. Пакито позвонил у двери, похожей на все прочие двери, и через некоторое время им отворил человек с красными веками и большими лошадиными зубами. Через полуоткрытую дверь он долго говорил с Пакито по-испански. Джо постоял на одной ноге, потом на другой. По тому, как они искоса взглядывали на него, он понимал, что они советуются, сколько из него можно выколотить денег.

Он уже собирался вмешаться в разговор, когда человек, стоявший за дверью, обратился к нему на гнусавом лондонском жаргоне:

– Дай этому парню пять песо за беспокойство, а мы с тобой обтяпаем это дело, как полагается между белыми людьми.

Джо выгреб из кармана все серебро, какое у него было, и Пакито ушел.

Джо прошел за цинготником в прихожую, в которой пахло капустой, масляным чадом и стиркой. Когда они вошли, тот положил Джо руку на плечо и сказал, дыша ему в лицо винным перегаром:

– Ну, паренек, сколько можешь дать?

Джо отстранился.

– Двадцать американских долларов, больше у меня нет, – сказал он сквозь зубы.

Цинготник покачал головой.

– Только четыре фунта… Ладно, посмотрим, может, что и придумаем. Ну выкладывай.

Прямо на глазах у цинготника Джо расстегнул пояс, вспорол два шва маленьким лезвием карманного ножа и вытащил две оранжевые, сложенные вдоль кредитки. Он осторожно расправил их и уже хотел было отдать, но передумал и сунул в карман.

– Давай-ка я погляжу на свидетельство, – сказал он усмехаясь.

Красновекие глаза цинготника увлажнились; он сказал, что все должны помогать друг другу и быть благодарны, если человек рискует своей шкурой, чтобы помочь ближнему. Потом он спросил Джо, как его зовут, сколько ему лет, где он родился, как давно плавает и так далее, и ушел в соседнюю комнату, заперев за собой дверь.

Джо стоял в прихожей. Где-то тикали часы. Тиканье становилось все медленнее и медленнее. Наконец Джо услышал щелканье замка, и цинготник появился с двумя бумагами в руках.

– Ты пойми, что я для тебя делаю, парень…

Джо взял одну бумагу. Он наморщил лоб и стал читать ее; она показалась ему вполне солидной. В другой бумаге было написано, что Морскому агентству Титтертона доверяется производить ежемесячные удержания из жалованья Джо, покуда не будет погашена сумма в десять фунтов.

– Послушай-ка, – сказал он, – ведь это выходит, я выкладываю семьдесят долларов.

Цинготник сказал, что зато какой он на себя риск берет, и какие нынче трудные времена, и, в конце концов, если он не хочет, может и не брать. Джо прошел за ним в комнату, где в беспорядке валялись всякие бумаги, нагнулся над письменным столом и подписал документ вечным пером.

Они сели в трамвай и сошли на улице Ривадавиа, Джо прошел за цинготником в маленькую контору, помещавшуюся за пакгаузом.

– Вот вам расторопный морячок, мастер Мак-Грегор, – сказал цинготник желчному на вид шотландцу, который расхаживал по комнате, кусая ногти.

Джо и мистер Мак-Грегор поглядели друг на друга.

– Американец?

– Да.

– Надеюсь, ты не рассчитываешь на американское жалованье?

Цинготник подошел к нему и что-то шепнул. Мак-Грегор посмотрел на книжку и, по-видимому, удовлетворился.

– Ладно, распишитесь в книге… Распишитесь вот тут, под последним именем.

Джо расписался и отдал цинготнику двадцать долларов. Он остался без гроша.

– Ну, счастливо оставаться, парень.

Джо поколебался, прежде чем подать ему руку.

– Пока, – сказал он.

– Сходи за своими вещами и явись через час, – хрипло сказал Мак-Грегор.

– Нет у меня никаких вещей. Я торчал на берегу, – сказал Джо, подкидывая на ладони сигарную коробку.

– Тогда подожди на дворе, я потом отведу тебя на «Аргайл».

Джо несколько секунд постоял на пороге, глядя на улицу. Ну его, осточертел ему Буэнос-Айрес. Он сел на ящик с клеймом «Тиббет и Тиббет, Эмалевая посуда, Блэкпул» и стал ждать мистера Мак-Грегора, размышляя, кто он – шкипер или помощник капитана. Да, немало времени пройдет, прежде чем он выберется из Буэнос-Айреса.

Камера-обскура (28)

когда пришла телеграмма что она умирает (трамвайные колеса скрежетали вокруг стеклянного колпака как все грифели о все доски во всех школах) во время прогулки по берегу Пруда запах стоячей воды лапки вербы под режущим ветром грохот визгливых трамвайных колес по расхлябанным рельсам бостонских предместий скорбь не мундир сначала пустись во все тяжкие и выпей бокал вина за ужином у «Ленокса» прежде чем сесть в поезд

когда пришла телеграмма что она умирает стеклянный колпак лопнул в скрежете грифелей (ты когда-нибудь спал в апреле хотя бы одну неделю?) и Он встретил меня на сером вокзале у меня болели глаза от киноварных бронзовых кроваво-зеленых чернил которые сочились из кружащихся апрельских холмов У Него были белые усы усталые обвисшие старческие щеки Ее нет больше Джек скорбь не мундир в гостиной восковый аромат лилий в гостиной (Он и я мы оба будем хоронить мундир скорби)

потом запах реки сверкающий Потомак догоняет маленькие чешуйчато-серебряные волны у Головы индейца на кладбище пели дрозды и обочины дороги дымились весной Столько апреля не выдержит мир.

когда пришла каблограмма что Он умер я ходил по улицам переполненным пятичасовой мадридской толпой закипающими сумерками в надтреснутых граненых стаканах агвардиентэ красного вина газовофонарной зелени солнцезакатного багрянца черепичнокрышей охры губы глаза красные щеки коричневая колонна горла сел на Северном вокзале в ночной поезд сам не зная зачем

разбитый радужно переливающийся стеклянный колпак старательно скопированные бюсты архитектурные детали грамматика стилей

это был конец книги и я оставил Оксфордское издание классиков в маленькой комнате пахнувшей прогорклым оливковым маслом в Бостонском пансионе Ahora теперь обретет vita nuova но мы

которые слушали дивный голос читавшего вслух Копи и читали чудесно переплетенные книжки и глубоко вдыхали (дыши глубже раз два три четыре) аромат восковых лилий и искусственных пармских фиалок под эфирной маской и завтракали в библиотеке где бюст был Октавия [7]

мы теперь лежим мертвые в телеграфной конторе

На громыхающей деревянной скамейке в поезде ползущем в ночь поскорей бы с нижней палубы наверх вдохнуть чуточку Атлантики на ныряющем пароходе (я подружился с овальнолицей швейцаркой и ее мужем) глаза у нее были слегка навыкате и она грубовато говорила Zut alors [8] и роняла нам улыбку-рыбку морскому льву согревавшую наш мрак когда чиновник иммиграционного ведомства пришел за ее паспортом он не смог отправить ее на Эллис-Айленд la grippe espaguole [9] она была мертва

мыть окна

штрафной батальон

скрести зажигательные свечи карманным ножом