В ногу!

Первые опубликованные романы Андерсона «Сын Уинди Макферсона» и «В ногу!» в целом остались не замеченными ни серьезной Критикой, ни основной читательской аудиторией, хотя несколько чикагских знакомых Андерсона посвятили им хвалебные рецензии. Сама публикация тем не менее несколько укрепила самосознание Андерсона как писателя; его литературный триумф был, однако, еще впереди.

В 1918 г. Андерсон переезжает в Нью-Йорк, где постепенно входит в нью-йоркскую литературную среду; к этому тайно стремились многие последователи «Чикагского ренессанса», чувствовавшие его незрелость и провинциальность, несмотря на весь комплекс выдвинутых движением нетрадиционных идей. В раскованной, сверхинтеллектуальной, пропитанной европейскими новомодными веяниями нью-йоркской литературной среде Андерсон с удвоенной силой почувствовал недостаточность своего образования, своей культуры.

Находясь во власти этого чувства, в начале 1920-х гг. Андерсон создает некий искусственный образ самого себя, который и демонстрирует публике, жаждущей общения с известным писателем. Здесь были и бравада, и скрытая зависть к эрудиции окружающих, и показная независимость, и попытка спрятать, выдать за другое свое собственное «я». «Шервуд Андерсон представлял собой смесь, которую невозможно описать словами тому, кто лично не знал его, — вспоминал о нем один из его нью-йоркских знакомых, — смесь прямоты и уклончивости, простой и обезоруживающей искренности и продуманной, умелой позы. (…) Я никогда не мог уловить момент его перехода из одного состояния в другое; я также не уверен, что он сам всегда понимал, когда он был сам собой, а когда позировал. Я говорю о чем-то внутреннем, глубоком, а не просто о желании скрыть правду…» [149].

В 1918 г. вышла в свет третья книга Андерсона — поэтический сборник «Песни Среднего Запада» («Mid-American Chants»). Книга продавалась плохо (купили всего 200 экземпляров), и это убедило издателя, Джона Лейна, опубликовавшего до этого оба романа Андерсона, в том, что ее автор бесперспективен. Лейн отказался опубликовать следующую рукопись Андерсона. Это был «Уайнсбург, Огайо» («Winesburg, Ohio»). «Уайнсбург» вышел в свет в следующем году, в Нью-Йорке, в издательстве Хьюбша.

Работу над сборником Андерсон начал еще в Чикаго. Рассказы, объединенные сквозными персонажами и общей тональностью, по воспоминаниям их автора, рождались из-под пера неудержимо, писались легко, как будто все годы жили в нем и лишь ждали своего часа, чтобы появиться на свет отточенными и цельными. Книга Андерсона рассказывала об обитателях маленького городка, запертых в темноте косного провинциального существования, страдающих от собственной скованности, мучимых неясными желаниями и порывами. Никогда до этого американская литература не знала столь пронзительного проникновения под видимую поверхность вещей и столь глубокого сострадания человеку, разрываемому на части своими чувствами, не умеющему найти им адекватного выражения.

Успех «Уайнсбурга» был огромен. Нью-йоркские журналы «Нью рипаблик» и «Либерэйтор» высоко оценили книгу, явившуюся новым словом в американской литературе. Известный поэт Харт Крейн заявил, что «Америка должна читать „Уайнсбург“, стоя на коленях»: это труд, содержащий важную «главу из Библии американского самосознания» [150].

Начало 1920-х гг. принесло Андерсону популярность; в это время он особенно интенсивно работает и много печатается. В 1921 г. Андерсон выпускает сборник рассказов «Триумф яйца» («The Triumph of the Egg»), в 1923 г. — роман «Множество браков» («Many Marriages») и сборник «Кони и люди» («Horses and Men»), в 1924 г. выходит «История рассказчика» («А Story Teller’s Story»), а через год — роман «Темный смех» («Dark Laughter»). Оба сборника, достаточно неровные по своему составу, содержали, однако, ряд блестящих новелл; автобиография писателя счастливым образом отвечала общему настроению 1920-х гг., а романы, хотя и довольно слабые, раскупались тем не менее хорошо («Темный смех» вообще оказался бестселлером) — имя Андерсона на обложке неуклонно возбуждало читательский интерес.

Сейчас, спустя семьдесят с лишним лет, трудно представить себе невероятную популярность Андерсона-писателя в начале 1920-х гг.; по своему масштабу она вполне сравнима с популярностью Фолкнера в 1950-х. Андерсон и его литературная судьба были темой множества критических статей и обзоров; никто из писателей этого времени не печатался так часто в «Дайл» — одном из самых влиятельных литературных журналов. В 1921 г. «Дайл» присудил Андерсону первую из своих годовых премий в две тысячи долларов — для писателя факт едва ли не более существенный, чем всеобщее поклонение и слава. С ними он, надо сказать, справлялся не лучшим образом: постоянная неуверенность в себе, которую не могла заглушить никакая известность, заставляла его искать общества тех, кто восторженно превозносил его, но кого он стыдился, а зачастую и презирал в душе.

Временное избавление от внутренней тревоги приносили переезды и путешествия. В 1921 г. Андерсон побывал в Европе; в Париже он познакомился с Гертрудой Стайн и Джойсом — обе встречи произвели на него самое глубокое впечатление. Скитаясь по Америке, писатель в 1922 г. в Новом Орлеане встретился с Уильямом Фолкнером — в то время начинающим автором. Роль посредницы сыграла в данном случае Элизабет Норман Пролл (1885–1976), с которой Андерсон познакомился несколько лет назад в Нью-Йорке, где она заведовала книжным магазином «Лорд и Тейлор». В 1924 г. писатель развелся с Теннесси Митчелл, а еще через год женился на Пролл, с которой его жизнь была связана до 1932 г.

Вместе с новым браком пришла временная оседлость. В 1925 г. Андерсоны купили небольшую ферму возле Траутдейла, в Вирджинии, а спустя год выстроили в том же районе дом.

Дом, окрещенный «Рипшин» (по названию протекавшего поблизости ручья), явился источником радости и частичного душевного успокоения: «Это было место для моих книг, — вспоминал Андерсон в „Мемуарах“. — Это было место, куда можно прийти и привести друзей…» [151].

Но, несмотря на обретенную наконец устойчивость быта и широкую популярность, Андерсон все еще был не более «устроен», чем новичок в литературе. Писательский труд не приносил достаточного дохода; Андерсону приходилось принимать приглашения различных учебных заведений и выступать с лекциями — занятие, которое всегда было ему не по душе и отнимало вдобавок изрядное количество времени.

С момента публикации «Уайнсбурга» по конец 1930-х гг. из-под пера Андерсона не вышло ничего равного этой книге по уровню художественного мастерства (исключение составили лишь несколько новых рассказов). Популярность писателя в эти годы более всего основывалась на своеобразной инерции восприятия: он по-прежнему оставался гениальным автором сенсационной книги. Но время шло, и критики то здесь, то там начинали открыто ставить под сомнение литературное достоинство последовавших за «Уайнсбургом» произведений. В статьях и рецензиях все чаще звучали упреки в композиционной слабости, расплывчатости замысла, несовершенстве стиля романов писателя — упреки, которые будут преследовать Андерсона до конца жизни. На отношении критики сказалась и обнаружившаяся в середине 1920-х гг. возможность неблагоприятного для писателя сравнения: на литературной арене уверенно выступили два его основных соперника — Фолкнер и Хемингуэй.

В свои пятьдесят лет Андерсон входит в полосу тяжелого творческого кризиса, затянувшегося на многие годы. Он чрезвычайно болезненно реагирует на постоянные уколы критики, мучительно ищет темы для новых произведений, бесплодно экспериментирует с композицией и стилем, вполне сознавая при этом, что терпит одно поражение за другим.

Своеобразным отвлечением, искусственной заменой подлинного творчества явилась для писателя покупка осенью 1927 г. двух газет, «Смит каунти ньюз» и «Мэрион демократ», выходивших в расположенном поблизости от «Рипшина» городке Мэрион. Андерсон стал не только владельцем газет, но и их редактором, а также автором большинства материалов. Местные репортажи, небольшие импрессионистические зарисовки и эссе он писал с удовольствием, так как это давало возможность сохранить привычную тематику и близкий ему социальный колорит. Он чувствовал себя в своей среде; очень скоро он стал известной в городе фигурой, человеком, которого почитали и к которому тепло относились те, для кого он писал и кого пытался немного «образовать». Его скетчи были живыми, яркими, острыми; любой журналист позавидовал бы их качеству и профессиональному уровню. Но Андерсон не был журналистом; несмотря на ряд творческих неудач, он по-прежнему оставался писателем, художником, которого подобная работа едва ли могла полностью удовлетворить.