Сонаты: Записки маркиза де Брадомина

— Не будем шутить, маркиз, — остановил меня епископ. — Особа короля тоже священна!

Я приложил руку к сердцу:

— Даже если бы я хотел забыть об этом, я не мог бы, алтарь его здесь.

И я простился, потому что хотел засвидетельствовать свое почтение донье Маргарите.

Войдя в маленькую залу, где королева и ее придворные дамы вышивали ладанки для солдат, я испытал чувство благоговения, смешанное со светской влюбленностью. В эту минуту я понял все великое простодушие, которым полны рыцарские романы, и тот культ красоты и женских слез, который заставлял биться под кольчугой сердце Тиранта Белого. ^{79} Больше чем когда-либо я чувствовал себя рыцарем, борцом за Правое дело. Я жаждал умереть за даму, чьи руки белы, как лилии, и чье имя, имя бледной святой далекой принцессы, окутано ароматом легенды, и смерть эта была бы для меня даром небес. Донья Маргарита вдохновила меня на верность былых времен. Она встретила меня с улыбкой, полной очарования, благородного и грустного:

— Не обижайся, если я буду вышивать при тебе эту ладанку, Брадомин. Я принимаю тебя запросто, как старого друга. — И, воткнув на минуту иголку в шитье, она протянула мне руку, которую я с глубоким почтением поцеловал. Королева продолжала: — Мне говорили, что ты был болен. Ты что-то побледнел. Ты, видно, мало заботишься о себе, а это худо. Надо беречься, если не для себя, то для короля, которому нужны такие верные слуги, как ты. Брадомин, нас окружают предатели.

Донья Маргарита на мгновение замолчала. При последних словах ее серебристый голос дрогнул, и я думал, что она зарыдает. Может быть, я ошибся, но мне показалось, что ее глаза мадонны, красивые и безгрешные, помутнели от слез; в эту минуту донья Маргарита склонилась над ладанкой, которую вышивала, и я не мог проверить, так это или нет. Прошло какое-то время. Королева вздохнула; она подняла голову, и из-под уложенных в виде двух раковин волос показался ее бледный, как луна, лоб.

— Брадомин, надо, чтобы вы, верные люди, служили королю.

Тронутый ее волнением, я ответил:

— Государыня, я готов пролить свою кровь до капли, для того чтобы он мог получить корону.

Королева посмотрела на меня проникновенным, исполненным величия взглядом:

— Ты плохо понял мои слова! Я прошу тебя защищать не его корону, а его жизнь… Пусть не говорят об испанских кабальеро, что они отправились невесть куда за принцессой только для того, чтобы одеть ее в траур! ^{80} Говорю тебе еще раз, Брадомин: нас окружают предатели.

Королева опять замолчала. Слышен был барабанивший в стекла дождь и трубивший вдали горн. При королеве были три придворные дамы: донья Хуана Пачеко, донья Мануэла Осорес и Мария Антониетта Вольфани, которая прибыла вместе с королевой в Испанию. Взгляд Вольфани приковал меня к себе, как магнит, едва только я вошел в залу. Воспользовавшись молчанием, она поднялась с места и подошла к королеве:

— Не угодно ли вам, государыня, чтобы я сходила за принцами?

— А что, они кончили занятия? — спросила королева.

— Да уже пора бы им кончить.

— Тогда сходи. Маркиз с ними познакомится.

Я поклонился и, улучив удобный момент, поздоровался с Марией Антониеттой.

Ничем не выказав своего волнения, она ответила мне ничего не значащими словами, не помню уж какими, но взгляд ее черных глаз был так жгуч, что сердце мое забилось, как в двадцать лет. Она вышла из комнаты, и тогда королева сказала:

— Беспокоюсь я за Марию Антониетту. Последнее время она что-то грустит, и я боюсь, не больна ли она той же болезнью, что и ее сестры. Те обе умерли от чахотки… Бедняжка так несчастна со своим мужем!

Королева воткнула иголку в красную шелковую подушечку, лежавшую на серебряном рукодельном столике, и, улыбнувшись, протянула мне ладанку:

— Вот, возьми. Это мой подарок тебе, Брадомин.

Я подошел, чтобы принять подарок из ее царственных рук. Вручая мне ладанку, королева сказала:

— Да сохранит она тебя на веки вечные от вражеских пуль!

Донья Хуана Пачеко и донья Мануэла, старые дамы, которые помнили еще семилетнюю войну, ^{81} пробормотали:

— Аминь!

Снова наступила тишина. Вдруг глаза королевы засветились радостью: в комнату вошли двое старших детей; их привела Мария Антониетта. Переступив порог, они побежали к матери, обняли ее и поцеловали.

— Ну, кто из вас лучше выучил уроки? — мягко, но вместе с тем строго спросила донья Маргарита.

Инфанта только вспыхнула и ничего не сказала. Дон Хайме, ^{82} как более храбрый, ответил:

— Оба одинаково.

— Выходит, оба не выучили.

И, чтобы скрыть улыбку, донья Маргарита стала их целовать. Потом, указав на меня своей тонкой белой рукой, она сказала:

— Этот кабальеро — маркиз де Брадомин.

Уткнувшись в плечо матери, инфанта прошептала:

— Тот самый, который воевал в Мексике? ^{83}

Королева погладила дочь по голове:

— Кто тебе сказал?

— А разве нам не рассказывала об этом Мария Антониетта?

— Как ты все помнишь!

Девочка подошла ко мне; в глазах ее были робость и любопытство:

— Маркиз, вы и в Мексике носили этот мундир?

Тогда дон Хайме, стоя возле матери, повысил голос и внушительно и громко, как старший, сказал:

— Какая ты глупая! Ничего-то ты не понимаешь в мундирах. Это же мундир папских зуавов, как у дяди Альфонса.

Принц тоже подошел ко мне и стал говорить со мной любезно, но вместе с тем запросто, как со старым знакомым:

— Маркиз, а правда, что в Мексике лошади целый день могут скакать галопом?

— Правда, ваше высочество.

— А правда, что там есть змеи, которых называют стеклянными? — в свою очередь, спросила инфанта.

— И это правда, ваше высочество.

Несколько мгновений дети о чем-то раздумывали.

— Расскажите маркизу Брадомину, что вы сейчас учите, — попросила их мать.

Услыхав эти слова, принц выпрямился и с гордым видом сказал:

— Маркиз, спрашивайте меня все, что хотите, по истории Испании.

Я улыбнулся:

— Какие у нас были короли, носившие ваше имя, ваше высочество?

— Только один. Хайме Завоеватель. ^{84}

— А где он царствовал?

— В Испании.

Инфанта покраснела и пролепетала:

— В Арагоне. Правда, маркиз?

— Правда, ваше высочество.

Принц с презрением посмотрел на сестру:

— А что это, по-твоему, не Испания?

Инфанта заглянула мне в глаза в надежде найти в них поддержку и робко, но внушительно ответила:

— Это не вся Испания.

Она снова покраснела. Это была прелестная девочка с глазами, полными жизни, и длинными локонами, ласкавшими ее бархатные щеки. Несколько осмелев, она принялась снова расспрашивать меня о моих путешествиях:

— Маркиз, а это правда, что вы и в Святую Землю ездили?

— Да, я и там был, ваше высочество.

— И видели гробницу господа нашего? Расскажите, как она выглядит!

И она приготовилась слушать, усевшись на табуретку, положив локти на колени и обхватив руками лицо, которое почти совсем потонуло в распущенных волосах.

Донья Мануэла Осорес и донья Хуана Пачеко, которые разговаривали вполголоса, замолчали и тоже приготовились слушать мой рассказ… И незаметно наступило время выполнить мою епитимью так, как сказал его преосвященство, — за королевским столом.

Мне выпала на долю честь присутствовать на тертулии королевы. Напрасно старался я улучить удобную минуту, чтобы поговорить с глазу на глаз с Марией Антониеттой. Уходя, я с тоскою подумал, что весь вечер она старалась уклониться от разговора со мной. Когда меня обдало холодом улицы, я вдруг увидел перед собой высокую, почти исполинскую тень. Это был брат Амвросий: