Пауки

В эту минуту в магазин вошел Раде, сын Илии Смилянича, статный парень из самого подгорья. Не взглянув на приказчиков, он направился прямо к хозяину и протянул ему руку.

— Ты зачем пришел? — спросил газда. — Охота тебе в такой день спускаться в долину?

— Спустился вот… Пороху забыл купить…

— Только и всего?

— Ну да, надо же отпраздновать рождество!

Его серые глаза под длинными ресницами засияли; казалось, парень принес из села свет и силу в эту темную грязную лавку.

— У вас снег? — спросил хозяин, выпроваживая крестьян, пристававших к нему с просьбами вернуть скотину. — Вот вам Васо, пускай решает! — бросил он не глядя.

— Ну да, — неторопливо протянул Раде, — а у вас грязь! — и весело улыбнулся.

— А как дома?

— Когда уходил, все были в добром здравии.

— Отпусти-ка ему! — кинул хозяин приказчику и, взявшись за газету, погрузился в чтение.

— Хорошо тебе, — ухмыляясь, обратился приказчик к Раде, — а каково этому бедняку? — Он ткнул пальцем в сторону крестьянина с маленькой вихрастой головой в драной мокрой гуне; тот с раннего утра топтался около прилавка и наследил всюду грязными продранными опанками.

— Знаю его, это Андрия Ружич, чуть подальше меня живет, отпусти и ему.

— Хозяин не разрешает…

— Почему?

— Что с него взыщешь!

Близился полдень, лавка понемногу пустела. Вихрастый человечек, вздрагивая, робко подошел к хозяину и долго глядел на него, пока тот не оторвался наконец от газеты.

— Хозяин, отпусти и мне! — протянул он плачущим голосом.

Газда снова уткнулся в газету, притворившись, будто не слышит.

— Нечем рождественскую свечу погасить — нет ни вина, ни хлеба, — зудит все тот же плаксивый голос. — Да что там! Не на что и свечу купить… Слушай, хозяин, смилуйся!

Газда, отложив газету, тяжело поднялся, взял человека за плечи и, стараясь сохранить спокойствие, произнес:

— Ступай, брат, не вводи меня в грех! Сам знаешь, больше ничего не могу дать… давал, как и прочим, покуда было на что… — и полегоньку вытолкнул его из лавки на дождь. — Не пускай его больше в магазин! — наказал он приказчику.

Повернувшись к Раде, газда похлопал его по плечу и улыбнулся:

— Спустись, брат, в погреб, выпей чарку вина… Васо, проводи-ка его!

— Погодите, хозяин! — И, подмигнув приказчику, Васо указал глазами на весьма приличного на вид человека, который в эту минуту выходил из лавки. Приказчик поспешил за ним и привел к хозяину.

— Как не стыдно! — крикнул он резко. — Вроде порядочный, а…

— Что случилось? — прервал его хозяин, смекнув, однако, о чем идет речь.

— Пустяки! — сказал Васо. — Видать, рассеянный человек. — И, подойдя к нему, вытащил из-за широкого пояса копченую треску.

Человек, заикаясь, пробормотал что-то и стал оправдываться:

— Забыл, ей-богу, забыл… а ты, хозяин, запиши, я уж возьму треску…

— Конечно, забыл! — подтвердил газда и выбранил приказчика за то, что тот заподозрил в краже порядочного человека. — Ступай-ка ты домой! А парень этот еще зеленый, — объяснил газда незадачливому вору и, улыбнувшись своей фальшивой ледяной улыбкой, поглядел на Васо.

Человек ушел, унося с собой треску.

— Тоже умник нашелся! — обратился хозяин к приказчику. — Не следует хороших покупателей отваживать. Заплатит он, запиши вдвойне на его счет, и все в порядке.

Васо провел Раде по винному погребу, мимоходом показав большие бочки с вином, над которыми рядами висела на балках всевозможная копченая снедь. Нацедив Раде стакан вина из стоявшего прямо на земле небольшого бочонка, Васо подождал, пока тот выпил, и сказал:

— Не всякого потчует хозяин таким вином, не для продажи… — и вернулся в лавку.

Раде поднялся во двор. Моросило. По двору, хлопая крыльями, бежали куры, гуси и утки, — госпожа Пава, жена хозяина, частенько среди дня развлекалась, бросая им из окна пшеницу.

Раде вышел на улицу и, меся городскую грязь, отправился покупать яблоки.

Близился полдень, народ расходился: кто сворачивал в корчму, кто спешил домой с набитой доверху торбой, откуда торчали привязанная к палке рождественская свеча и широкий хвост трески.

Спешил и Раде. Он приобрел все, чего так жаждала его душа: порох, чтобы выстрелами встретить праздник, и ядреные яблоки, чтобы одарить ими красивую девушку, что приглянется ему в коло.

Задумал он в это рождество увести из коло первую, какая придется ему по сердцу. Не везло ему до сих пор.

Когда парню исполнилось двенадцать лет, отец привел в дом богатую невесту. Молодых уложили на брачное ложе, но девушка через несколько дней убежала к родителям: малый Раде оказался слишком юным для ее девичьего темперамента!

Отец укорял его и в шутку и всерьез: осрамился, мол; сын стыдливо отводил глаза, а когда девушка вскоре вышла замуж за парня, жившего на другом конце села, вздохнул с облегчением: теперь уж не придется так часто с нею встречаться.

В прошлом году приглянулась ему в коло одна православная девушка. Видел он ее впервые, но кое-что о ней слышал и раньше. В тот день Раде был разгорячен вином, томился избытком нерастраченных сил. Однако девушка не спешила с ответом, да и отец его, Илия, был против; так все и расстроилось.

Но на этот раз никто не посмеет стать на его пути, — даже отца он не послушает, приведет ту, которую пожелает. А желает он и ту, и другую, и третью, потому что чувствует в себе мужскую силу и жгучее влечение к девушкам; иные ему даже во сне снятся, милуется с ними, точно наяву… Впрочем, Раде еще не решил окончательно, которую из них взять: выяснится в последнюю минуту, когда подступит к самому сердцу.

И сейчас, меся грязь, он думает о девушках, разгорается все пуще, страсть приводит его в исступление. «Теперь не убежит, — думает он. — Не убежит, ей-богу!»

Шел он быстро, обгоняя по пути крестьян; вот и бедняк в разорванной гуне, которого утром газда прогнал из магазина. Бросилась Раде в глаза его пустая торба: не выглядывают из нее ни рождественская свеча, ни широкий хвост трески. Прошел мимо и, весь во власти назойливых дум, даже не почувствовал к нему жалости, заспешил дальше, поглядывая на гору, где летом пасет стадо и где сейчас весело мельтешат снежные хлопья. Но вот метелица захватила и поле, все ближе, ближе к нему, хотя здесь, на грязной дороге, снег еще тает.

«Пускай валит! — радостно думает Раде. — Пусть рождество скалит белые зубы, — красота!»

Раде прославил снежное, чистое рождество пальбой из гайдуцкого пистолета, и словно в ответ ему громко и часто затрещали пистолеты ближних и дальних соседей, нарушая таинственный покой, принесенный в село первым снегом.

По свежему снегу спешат к церкви вслед за соседями брат и сестра. В толпе грянул выстрел. И вдруг со всех сторон поднялась пальба.

Потом на время все стихло, и снова воцарился глубокий снежный покой, торжественный, чистый и белый, подобно светлому приходу в ночи новорожденного.

Но тишине не подвластно то, что досталось Раде в наследство от предков: его привычки и страсти.

Раде родился здесь, в краю, где три слова, сказанные вовремя, исцеляют скотину и человека от укуса ядовитой змеи; где злыми чарами разлучают влюбленных — девушку с парнем, жену с мужем; где таинственный заговор лечит вернее врача; где плодородную землю любят нежнее родной матери, а вол — кормилец и побратим — ближе сердцу, чем родной брат. Здесь вдохновляются юнацкой песней, а у стариков начинают сверкать глаза, когда заходит речь о гайдуках. Месть здесь сильнее и слаще прощения, а упрямство и инстинкт сильнее разума. И все это подобрано предками Раде в пути, когда они шагали по огромным следам юнаков и коней, запечатленным на живом камне, — следам, которым дивятся многие поколения, у бездонных горных пропастей, через которые верхами переносились стародавние юнаки, в глубоких горных пещерах, где гайдуки со своими пособниками делились добычей.

Все это запрятано глубоко в душе и, пробуждаясь, рвется наружу; рождение, пробуждение страстей, смерть связаны с таинственными предсказаниями, с гаданьем, с приметами, начиная от небесных звезд до мелких, крест-накрест сложенных лопаток ягненка; приметы переходят из поколения в поколение, о них поется в песнях.