Чешские юмористические повести

Для ослабления психологического воздействия сего эпизода «Гонец из Цапартиц» опубликовал сообщение, будто на следующий же день Ировец заключил договор с сахарным заводом… Да, да, самый настоящий договор, согласно коему он обязался на протяжении тридцати сентябрьских и октябрьских дней обеспечивать абсолютную сушь, чтобы свекла была мельче, но слаще.

Кроме кругленькой суммы, это якобы принесло ему пост председателя окружного совета, где тон задают помещики да фабриканты. То была лебединая песнь «Гонца из Цапартиц», который за свои «инсинуации» вскоре был, по красочному выражению «Ч. л.», «вычеркнут из чешской общественной жизни». Венских прогнозов погоды «Гонец из Цапартиц», во избежание позора, уже давно не печатал. Общественное мнение в Цапартицах и окрестностях стойко держало сторону дядюшки Ировца, вопреки всем мелочным обвинениям против него, а ход вещей с полной несомненностью доказывал, что погода подчиняется ему послушно, как заводной механизм.

Самого Ировца упомянутая награда — почетное гражданство цапартицкое — радовала несравненно больше, чем все прочее, даже больше, чем реальная надежда на депутатский мандат.

Стать гражданином Цапартиц, да еще почетным гражданином! Такое ему и не снилось. Обычно сменялось несколько поколений, прежде чем потомки деревенских жителей, переселившихся в цапартицкое предместье, отважились «ходатайствовать в ратуше о включении в списки горожан». Цапартичане были твердолобы и не всякого допускали в свою среду.

Хотя в Цапартицах это насмешливо называют «стать из дриста гондой»  [26], но, в действительности, легче получить папский орден или кардинальскую мантию, чем стать таким «гондой».

А потому Ировец и бровью не повел, когда самый роскошный, богаче всех других иллюстрированный еженедельник опубликовал его портрет (после чего из редакции пришел счет за тридцать агитационных экземпляров, направленных в Цапартицы и Нудломнестец). Впрочем, Барушка старательно вырезала папаню и налепила на крышку платяного сундука.

С тех пор, как зборжовский староста перестал быть дристом, он почувствовал себя совсем другим человеком. Именно эта метаморфоза имелась в виду, когда было сказано, что прежнего дядюшку Ировца мы не нашли бы теперь в округе, даже с помощью наиновейшей карты.

Вот почему Ировец ценил звание цапартицкого гражданина больше, чем верную возможность стать парламентским депутатом. Роль эта пришлась ему по вкусу лишь после того, как он узрел гигантские красные плакаты, не умещавшиеся на скромных домишках, и свое огромное имя, полыхавшее по всему округу.

С истинным наслаждением ездил наш староста от одного плаката к другому. Называлось это выступлениями перед избирателями, но, по правде-то, пан Флориан Ировец был не мастак говорить. Вместо него все речи произносил Бедржих Грозната, вновь попавший в родную стихию и проделывавший в ней — как кит в океане — прямо-таки грандиозные фортели.

Прославленный окорокообразный загривок не переставал трепыхаться. Вздувшиеся, толстые, точно стержень гусиного пера, жилы на висках, казалось, вот-вот лопнут. Грозната уподоблялся Зевсу Громовержцу и тяжелыми, как кувалды, кулачищами вдребезги разбивал трактирные столы, временно удостоенные права именоваться председательскими.

Ораторское рвение казначея исходило при этом из самых благородных побуждений, выраженных в девизе «l’art pour l’art» — «искусство для искусства», поскольку оппозиции против Ировца, по крайней мере в Цапартицкой округе, фактически не было. Все старосты сельских общин и председатели различных комитетов подписали манифест, где выдвигалась одна лишь его кандидатура, весь край пошел бы за него в огонь и в воду.

Только единожды против Грознаты выступил оратор оппозиции, но тем оратором — представьте себе! — был сам пан кандидат. Произошло это в Мраковиште. Грозната начал известную трогательную тираду «о наших деревенских хижинах», а потом заговорил о крохотном крестьянском дворике, где более чем пятьдесят лет назад увидел свет муж, облеченный нашим доверием, прославленный Флориан Ировец.

Тут вдруг дядюшка Ировец встал. Где, мол, это видано, паралик тя разрази, чтобы усадьба в добрую сотню корцов пахотной земли почиталась бедным крестьянским двором, а он — малоземельным крестьянином! Пропади оно все пропадом! Выставлять себя шутом гороховым он никому не позволит!

Впервые за всю свою ораторскую практику Бедржих Грозната так и остался с разинутым ртом.

В каком-то шоке, или, попросту сказать, в обалдении, смотрел он на мужа, облеченного нашим доверием. Воцарилась глубокая тишина.

— Что мелешь, Вотава? — неожиданно прервал тягостную паузу тонкий голосок, уже неоднократно слышанный нами на протяжении этой правдивой истории.— Память у тебя отшибло?

Это был голосок зборжовского противника Ировца, малоземельного крестьянина Вондрака, которому от дома до Мраковиште было рукой подать.

— Ить Вотаву-то ты взял в приданое за женой! Гляньте-ка на него, други,— как горохом сыпал Вондрак,— ить он нас стыдится, а сам мужлан, голь перекатная, беспортошник, ить, паралик тя разрази, грят, дед ваш иначе не пахал, как запрягши бабку в одно тягло с коровенкой!

— Тихо там, тихо! — укоризненно обратился к задним рядам Ировец, где сидели вечно досаждавшие ему своими оппозиционными выходками малоземельные крестьяне, почтенный староста деревни Мраковиште, выполнявший на сей раз роль выборного комиссара.

— Чего там тихо, коли все правда?!

— Ха-ха-ха-ха! — отозвался какой-то мраковиштский союзник вондраковской малоземельной когорты тем ужасным, раздражающим, ехидным смешком, который свидетельствует не только о совершенной несерьезности и неуважении к властям предержащим, но и о весьма опасных настроениях.

Этот оттенок тотчас уловил Грозната.

— Бурешаки! — взревел он благим матом и, в мгновение ока перевернув вверх дном «ораторский столик», решительным и ловким движением отломал одну из ножек.

Позднее Грозната любил повторять, что от сей ножки у него тогда не осталось в руке ни щепочки, и это отнюдь не следует считать гиперболой, ибо мраковиштские лбы во всем округе славились как самые крепкие.

Но и сам Грозната не снискал победных лавров. Со времени мраковиштского побоища до конца избирательной кампании он шепелявил и, говорят, до сих пор исполняет свою любимую песню, нарушая все правила произношения шипящих: «Сол я по мостоцку и насол цепоцку…»

Впрочем, то была единственная попытка «бурешаков» — приверженцев бывшего первого человека в округе — поднять бунт. Ведь они даже не отважились публично выставить его кандидатуру.

Более того, сам Буреш ни разу не показался перед избирателями, а всю агитационную деятельность перенес в Нудломнестец, составляющий с Цапартицами один избирательный округ.

Только слепой мог бы недооценить подобную тактику.

Нудломнестецкие сельские общины разделяли с окружным центром извечный антагонизм к Цапартицам и всему соседнему округу. И хотя между городом Нудломнестец и прилегающими к нему деревнями, как и у цапартичан, непрерывно шла война, все же округ против округа выступал единым фронтом.

Эта жгучая вражда имела глубокие корни. Нудломнестец издавна стремился к цели, недостижимой для Цапартиц ввиду их чрезмерной близости к границе, а именно: хотел заполучить в свое распоряжение краевой суд, стать его резиденцией.

Лишь исконный цапартичанин, который с молоком матери всосал накопленную ныне уже истлевшими поколениями многовековую ненависть (зародилась она в те далекие времена, когда Цапартицам был нанесен непоправимый урон, ибо Нудломнестец отнял у них право на поставку пива королевскому двору; когда в отместку за это цапартицкие пруды, после отлова рыбы, выпускались так стремительно, что нудломнестецкие за одну ночь переполнялись, и вода перехлестывала через край; когда в одном округе постоянно ловили браконьеров из другого; когда цапартичане не вешали никого, кроме нудломнестцев, и — как с недюжинной ученостью добавлял хронист — vice versa  [27]; когда к городским воротам прибивались «ответные листы», а в Прагу посылались взаимные иски и апелляции; позднее эта ненависть подогревалась драками торговцев в трактирах на рубеже двух соперничающих округов; не всегда остроумными, но всякий раз скрепленными городской печатью пасквилями, коими обменивались обе ратуши, и, наконец, самоновейшими спорами),— лишь такой истый цапартичанин поймет, сколь оскорбительна одна мысль о том, что жители Цапартиц должны будут искать правосудия в нудломнестецком краевом суде.