Чешские юмористические повести

У ярых адептов и непоколебимых защитников славы Ировца, которые и поныне стоят за него горой, есть один чрезвычайно убедительный аргумент. Ливень шильев, дескать, был в ту пору столь силен, что остановил перед входом в город полуроту нудломнестецких драгун, аллюром направлявшихся на подавление бунта в Цапартицах.

И весьма примечательно: эта деталь так прочно вошла в сознание местных плебейских слоев, что переубедить их нет никакой возможности.

Известно лишь, что особа, носящая на плечах голову, ответственную за порядок и безопасность в Цапартицах, и впрямь вызвала тогда по телеграфу воинское подкрепление из Нудломнестца. Поводом к сему послужило известие, будто перед трактиром «У Шумавы» льется кровь. Оно поступило преждевременно и содержало явное преувеличение, но казалось достоверным, поелику в течение всей недели, предшествовавшей роковому воскресенью, в воздухе городка, ставшего местом действия нашей повести, как говорится, пахло кровью или по крайней мере кровь так бурно и пенисто циркулировала в жилах обывателей, что малейшее прикосновение к носу ближнего заставило бы ее брызнуть фонтаном.

К чести Цапартиц надо признать, что если в тот день и текла кровь, то происходило это исключительно в результате случайностей, коих не избежишь, когда во время дружеского разговора руки сами собой производят манипуляции, отнюдь не ведущие к достижению взаимопонимания.

Согласно заверениям компетентных лиц, драгуны из нудломнестецкого гарнизона не доехали до Цапартиц, ибо навстречу им был послан гонец с приказом вернуться. Но героическая легенда, приписывающая чудотворные способности обыкновенному крестьянину, который якобы заставил шилья падать с неба в таком количестве, что они преградили путь карательному отряду, слишком уж близка народному сердцу, и никто не в силах вырвать ее из сознания простых людей, хотя сейчас она представляется нам в высшей степени неубедительной, как и многие другие свидетельства, относящиеся к поре аграрного расцвета Цапартицкого округа. От тех времен в Цапартицах и их окрестностях осталась одна красноречивая пословица. Если о ком-либо из жителей этой благословенной пограничной резиденции самой западной части славянства скажут: «У него в зенках чмертовские», это означает, что под черепом у того не все в порядке, короче — что он чокнутый.

Выражение сие — риторическая фигура, именуемая эллипсом, и, будучи дополнено, звучит так: «У него в зенках чмертовские мухи!», что служит сатирическим напоминанием о тех прекрасных вечерах, когда с первым из восьми ударов часов, красующихся на массивных Нижнеположенных вратах города, жители Цапартиц выстраивались на холме вокруг монастыря и распевали в честь радуги наши национальные гимны. Небывалое состояние атмосферы, вызванное усилиями дядюшки Ировца, каким-то диковинным образом породило никогда ранее не виданное множество мух. И ныне в цапартицком крае часто говорят: «Ну и мух в нынешнем году, прямо как в те поры, когда у зборжовского старосты было вервие от погоды». Выходит, у кого «в зенках чмертовские» — вовсе не дурачок, а скорее — романтик, так что в гербе цапартицких романтиков теперь жужжат мухи.

Сим экскурсом в область народной фразеологии мы исчерпали фольклорно-идиоматический аспект нашей истории, чем, однако, ни в малейшей мере не пролили свет на темный вопрос о шильях. А между тем многие утверждают, что в Цапартицах есть люди, которые могли бы поведать всю правду, если б только захотели. К их числу-де в первую очередь относится пан Мориц Глаубиц, торговец скобяным товаром, у которого в памятный понедельник нельзя было купить ни одного шила.

Но сам пан Мориц Глаубиц уверяет, будто в течение полугода после того воскресенья у него вообще никто не спрашивал шильев, ибо все ремесленники в Цапартицах и окрестностях были обеспечены ими прямо с небес.

Тем не менее известно, что жандармы собирали по всей округе шилья сверхъестественного происхождения и что служителям церкви и учителям предписывалось разъяснять сапожникам и шорникам (у каждого из них, конечно, было припрятано «шильце с небес») всю бессмысленность этого суеверия, прежде всего обращая их внимание на фирменное клеймо, выбитое на рукояти.

Одним словом, был тогда переполох!

Общему настроению поддались не только низшие классы, но и многие научные общества, «естествоведческо-математические» секции коих теперь охотно вычеркнули бы из своего прошлого следы эры Ировца. Соответствующему референту чешского филиала земледельческого совета сей казус стоил мандата и репутации, за что ему в конце концов вовсе не приходится стыдиться, поскольку даже в архиве физико-климатического отделения 3-го департамента министерства земледелия сохранилась толстенная папка с сообщениями о необычайно обильных осадках в Цапартицком округе, а это свидетельствует о значительном интересе к сему предмету, проявленном в кругах, как принято говорить, наиболее компетентных.

Сейчас, разумеется, легко называть Зборжов вторым Сукдолом  ^{29}, но автор этих строк хорошо знает молодого чешского ученого, который вздохнул с глубоким облегчением, когда ему наконец удалось скупить весь тираж своей брошюры, где на основе омброметрологических данных и неурядиц в цапартицком космосе опровергались кардинальные принципы прославленной электромагнетической теории строения Солнечной системы, разработанной чешским Лапласом — профессором Зенгером  ^{30}.

Да, чего только не могло бы случиться! Возрожденный Цапартицкий округ, вероятно, праздновал бы долгожданную победу над своим извечным соперником — соседним Нудломнестецким округом, а, может, превзошел бы в славе и самый прославленный в ту пору край королевства Чешского, то бишь Госпршидь, если бы…

Но так или иначе, нам давно пора поинтересоваться, что там «ладит» дядюшка Ировец.

К моменту, которого достигло наше повествование, все уже, собственно, было «слажено». Прежнего дядюшку Ировца мы теперь не нашли бы и с помощью новейшей карты Цапартицкого округа, изданной заботами пана учителя Глупки. Все старания были бы тщетны, даже если б наш дух воспарил, как птица, и, взгромоздясь на купол божьего храма в Цапартицах, обрел дальнозоркость какой-либо из бесчисленных галок, облепивших кровлю отстроенной после очередного пожара звонницы  [20].

Зато мы увидели бы, как широко и в самом городе, и по окрестным деревням и хуторам, насколько их можно обозреть с цапартицкой колокольни, распространилась слава Ировца. Издалека били в глаза плакаты с огромной красной надписью «Флориан Ировец», полыхавшие на каждом цапартицком углу, не исключая окраинных улиц, мощенных лишь стадами гусей. Не только имя Ировца, но и все прочие слова были различимы по крайней мере за полкилометра, так что их легко можно было прочесть даже со звонницы.

«Граждане! Земляки! Крестьяне!» — гласила первая строка, или, скорее, первый ряд, ибо какому-нибудь приземистому ходу, стань он поблизости, буквы наверняка были бы по колено, далее следовали две строки пониже, на четвертой особенно крикливо выделялись слова — «мужа чести», потом что-то опять шрифтом помельче и, наконец, посреди гигантского листа красовалось имя

начертанное буквами, которые, во всяком случае, были больше самого малорослого цапартичанина.

Этот крошечный человечек, по имени Йозифек Шпунтик, возглавлял род, представители коего издревле передавали от отца к сыну миниатюрную, прямо-таки карликовую фигурку и право восседать на королевском престоле во время праздника «умерщвления злого дракона». Сие национальное торжество, заимствованное у соседнего баварского города, поначалу имело богоугодную цель почтить память святого Георгия, позднее же превратилось в разнузданный, но чрезвычайно популярный карнавал, привлекавший гостей из ближних и дальних окрестностей.