Мемуары Дьявола

— Ну и пусть.

— И вы нисколько не завидуете их счастью?

Жюльетта вдруг резко выпрямилась и бросила на барона полный удивления взгляд; ее глаза встретились с горящими желанием глазами Армана, и на лице девушки отобразилось еще большее изумление; какое-то время они смотрели друг на друга, и Жюльетта, казалось, стремилась проникнуть в самую глубину его мыслей.

Наконец голосом, в котором сквозило еще удивление, она медленно произнесла:

— Вы спрашиваете, завидую ли я их счастью?

— Да, — страстно подхватил барон. — Разве вы никогда не думали, как сладко слышать прекрасные слова: «Я люблю вас!»

Жюльетта протяжно вздохнула, подобно человеку, получившему объяснение на мучивший его вопрос и убедившемуся в том, что долго казалось ему весьма сомнительным.

— Ах! — только и ответила она. И это «Ах!», казалось, говорило: «Ах, так это вы о любви ко мне! Вот в чем все дело!» Причем в этом «Ах!» не было ни гнева, ни стыдливости, ибо на губах Жюльетты появилась еле заметная торжествующая и довольная улыбка, которая, впрочем, тут же исчезла с ее лица, приобретшего обычное холодное и сдержанное выражение.

— Вы мне не ответили, — настаивал Луицци, — возможно, вы не совсем поняли меня?

— Даже лучше, чем вы думаете, — откликнулась Жюльетта.

— И каков же будет ваш ответ?

— Разве я обязана давать его? Разве мне подобает раскрывать кому-либо свою душу?

— Другу — можно.

— Когда речь идет о любви, только мужчина может откровенничать с другом. А женщина не должна рассказывать о своих чувствах никому, кроме как самой себе и тому, кто вызвал у нее эти чувства.

— О! Похоже, вы много знаете о тайнах любви, — заметил Луицци.

— Даже больше, чем вы думаете.

— Ах! — воскликнул Луицци. — Был бы очень рад, если бы вы и меня просветили на этот счет.

— Возможно, господин барон, — сухо ответила девушка, — это и доставило бы вам пару приятных минут; но вы отказались бы от такого удовольствия, если б знали, сколь горькие воспоминания заставляете ворошить и что эти воспоминания позволяют мне быть счастливой только при условии, что остаются в покое на дне моей души.

— Значит, вы любили?

— Да, — через силу ответила Жюльетта.

— И были любимы, — добавил барон.

— И предана, — вздохнула девушка.

Луицци почувствовал, что оказался далеко от заветной цели; однако, раз уж он ввязался в сентиментальную беседу, то счел себя обязанным продолжить ее, надеясь, что придет к желанному результату хотя бы окольным путем; поэтому, придав своим словам как можно более проникновенное выражение, он произнес:

— По всей видимости — неверность?

Жюльетта поморщилась:

— Нет, господин барон; тот, кто никогда не любил, не может быть неверным в обычном понимании этого слова, а в том смысле, которое вы, скорее всего, ему придаете, этот человек тем более не может быть неверным, поскольку ничего никому не обещал.

— Простите, но вы только что сказали, что вас предали.

— О да, предана, как не была предана ни одна женщина в мире! Представьте себе бедную девушку, которую единственная подруга убеждает, что в нее влюблен некий случайно встреченный юноша; предположим, что этот юноша берется поддерживать это заблуждение всеми возможными способами, самым настойчивым преследованием и самой страстной перепиской; и наконец, подумайте только, добившись ответного признания от несчастной жертвы, он вдруг покидает ее безо всякого объяснения причин… Фарс окончен; он в нем больше не нуждается, ибо весь спектакль служил только прикрытием для его интрижки с той самой лучшей подругой…

— Да, конечно, это ужасно, — посочувствовал барон. — Неужели такая подлость возможна?

— Да, возможна, — с необычной экспрессией воскликнула Жюльетта, — и кое-какие подробности этого предательства привели бы вас в еще большее изумление. Но, как вы понимаете, господин барон, мне очень трудно об этом говорить…

— Разумеется, — поспешно согласился Луицци, увидев наконец возможность уклониться от ненужных ему откровений. — Теперь мне понятна ваша боль и удивление, когда я спросил, не испытываете ли вы зависти к счастью влюбленных…

Улыбнувшись, Жюльетта вновь откинулась назад в той же непринужденно-соблазнительной позе, словно не понимая, сколько в ней провоцирующего, и проникновенно взглянула на барона. В одну минуту тысяча самых разных чувств промелькнула на ее лице. Но вскоре ее волнение улеглось, уступив место пристальному и продолжительному взгляду, который бросил Армана в дрожь, как бы передав ему смятение, что обуревало девушку всего несколько секунд назад. Он приблизился к Жюльетте и вдруг нежно обнял ее; она не шевельнулась, не сводя с него вопрошающих глаз.

— Жюльетта, — вкрадчиво прошептал Луицци, — скажите, из-за однажды преданной любви вы отвергнете и другую любовь?

— Сударь, к чему она мне? — то ли взволнованно, то ли насмешливо спросила Жюльетта.

— Вы, верно, не представляете, сколько упоительного наслаждения может быть в любви, и из всех женщин, с которыми мне доводилось встречаться, ни одна не заставляла меня испытывать такое волнение, как вы.

Жюльетта, хотя и не покраснела, казалась слегка ошарашенной; затем она взяла себя в руки и, еще более раззадоривая Луицци улыбкой, которую она как бы пыталась скрыть, мягко покусывая дрожащие губы, тихо спросила:

— И вы можете научить меня этим упоительным наслаждениям?

Вопрос мог бы исходить из уст обыкновенной кокетки и звучал бы до смешного наивно, если бы Жюльетта не задала его нарочно.

— Научить вас, Жюльетта! — Луицци еще теснее придвинулся к девушке и почувствовал аромат любви, исходивший от нее. — Научить вас! О! Это было бы высшим блаженством!

Он завладел рукой Жюльетты, и та не отняла ее.

— Для вас, возможно, да, — сказала бывшая воспитанница монастыря с обескураживающим видом, — что до меня, то я думаю лишь об обратной стороне любви.

— Поверьте мне, в ней есть благословенные часы. — Луицци осторожно обнял девушку за талию. Жюльетта, чтобы воспротивиться поцелую, выгнулась как лук, выставив бедро и откинув назад вздымавшуюся грудь и искаженное страстью лицо.

— Верьте мне, Жюльетта, — смущенно шептал барон, — в этом жизнь и лекарство от всех бед.

— Я вас не понимаю. — Голос девушки прерывался.

— О, неужели вы не чувствуете, — барон изо всех сил притянул к себе Жюльетту, — как несказанно упоительно, когда твое сердце бьется рядом с другим сердцем?

И барон, подчиняясь сжигавшему его желанию, прижал свои губы к приоткрытым и трепетавшим губам Жюльетты; он ощущал, как она вся задрожала, видел, как затуманились и закатились ее глаза, чувствовал, каким мягким и податливым стало ее тело, и, решившись воспользоваться той краткой потерей сознания, что губит женщин, одаренных страстной натурой, уже силой преодолевал последние препятствия, которые возвела неподвижная Жюльетта, и вдруг она, распрямившись, как придавленная змея, вскочила на ноги, оттолкнула Армана и закричала прерывистым голосом:

— Нет, нет, нет, нет! — Тело девушки содрогалось, зубы отчаянно стучали, и при этом она обращалась как бы к себе, а не к барону.

Сконфуженный Арман пытался выдавить из себя какие-то слова; но она, не дав ему времени, чтобы оправдаться или продолжить, произнесла раздраженно:

— Пойдемте к вашей сестре.

Жюльетта покинула будуар и неожиданно вошла в гостиную к Анри и Каролине.

Лейтенант сидел весьма близко к своей невесте и живо отодвинулся, когда услышал звук открывавшейся двери.

Каролина опустила глаза, покраснев от стыда и смущения. Луицци же в очередной раз испытал крайнее недоумение, заметив странный взгляд Жюльетты, который, будь он брошен любой другой женщиной, означал бы только одно:

«И здесь то же самое».

VII

Последствия одной шутки

Почти в тот же миг доложили о прибытии гостя, и Луицци поморщился, услышав имя маркиза де Бридели. Барон приветствовал его с холодностью, дабы предупредить бывшего актера о том, что его визит мало приятен хозяину дома. Лакей передал также Арману письмо и сообщил, что ответа ожидают незамедлительно. Луицци взял конверт, и тут же маркиз протянул ему еще одну записку, с самодовольным видом сопроводив ее цитатой: