Испытание Ричарда Феверела

Весь лес осветило лиловым огнем. Он увидел, как от подножья холмов до берега Рейна вся земля вдруг озарилась, вздрогнула, померкла. Минутами все умолкало, и молния казалась взиравшим на него оком небес, а гром – их языком; они поочередно обращались к нему, наполняя сердце его восторгом и ужасом. Он был единственным человеческим существом среди величественной таинственной бури – и дух его от этого укрепился, и поднялся, и возликовал. Пусть это будет победа, пусть поражение! Где-то внизу вспыхнувший на миг хаос разразился яростным грохотом; потом белые полосы света ринулись вниз с неба, и высокие склоненные папоротники, в этой ослепительной белизне на миг открывшиеся вдруг взгляду, пришли в неимоверное волнение и тут же скрылись опять. Тогда в листве и в траве поднялся ответный гул. Он звучал все дольше и громче по мере того, как ливень становился сильнее. Могучий поток воды поил жаждущую землю. Вымокший до костей Ричард неистово наслаждался. Находясь все время в движении, он не ощущал того, что промок, а благодатное дыхание трав его освежало. Вдруг он остановился и принялся вбирать в себя струившиеся в воздухе ароматы. Ему послышался вдруг запах медуницы. Он ни разу не видел этого цветка в долине Рейна, никогда не думал о медунице, да и вообще-то вряд ли ее можно было встретить в лесу. Он был уверен, что вдыхает именно ее аромат. Его маленькая спутница, забежав вперед, виляла мокрым хвостом. Ричард замедлил шаг; в голове его роились какие-то смутные мысли. Пройдя еще немного, он нагнулся и протянул руку, чтобы нащупать цветок: ему почему-то очень захотелось проверить, действительно ли он растет в этих краях. Шаря в траве, он наткнулся вдруг на какой-то теплый комочек, содрогнувшийся от его прикосновения, и повинуясь присущему всем инстинкту, схватил его и поднял, чтобы посмотреть, что это такое. Это было крохотное, должно быть, недавно появившееся на свет существо. Привыкшие уже к темноте глаза Ричарда могли теперь определить, что это крохотный зайчонок, и он подумал, что скорее всего собака только что перед этим спугнула зайчиху. Он спрятал зайчонка на груди и, прикрыв его, снова стремительно зашагал вперед.

Дождь зарядил надолго; с каждого дерева струились потоки воды. На душе у него сделалось так легко и спокойно, что он принялся размышлять о том, где это бабочкам и мотылькам удается укрываться во время ливней и спасать от воды свои пестрые крылышки. Может быть, сложив их, они прячутся под листьями? Он с любовью заглядывал в эти темные убежища, которые окружали его со всех сторон. Вслед за тем он задумался над странным ощущением, которое он в эту минуту испытывал. Какой-то неописуемый легкий трепет ласкал его руку, но нисколько не трогал сердца. Это было чисто физическое ощущение: на какое-то время оно стихало, потом возникало снова, а в конце концов распространилось по всему телу. Оказалось, что укрытый у него на груди зайчонок лижет ему руку. Странное ощущение это возникало именно оттого, что крохотный шершавый язычок то и дело терся об его спрятанную ладонь. Теперь, когда он разгадал причину, чудо перестало быть чудом; но зато теперь, именно оттого, что он ее разгадал, сердце его прониклось нежностью и отозвалось. Всю дорогу он продолжал ощущать эту тихую ласку.

Что же говорила она его сердцу? Никакой человеческий язык не в силах был бы столько всего сказать в ту минуту.

Бледный сероватый свет, пробивающийся где-то по краю уносящейся бури, возвещал приближение рассвета. Ричард ускорил шаги. Путь его лежал сквозь зеленую пропитанную влагою чащу; низко гнулись травы, и весь в светящихся капельках лес словно клонился долу. Какое-то смутное прозрение привело Ричарда к одной из тех маленьких, увешанных венками лесных часовен, куда местные жители заходили преклонить колена и помолиться. Холодная и безмолвная стояла она в предрассветной мгле, и по стенам ее барабанили капли дождя. Заглянув внутрь, Ричард увидал Пресвятую деву с младенцем. Он пошел дальше. Однако очень скоро силы его иссякли, и он вздрогнул. Что с ним творится? Он даже не спрашивал себя об этом. Он думал не о себе. Стремительный, как молния, дух жизни озарил его душу. Всеми глубинами ее ощутил он прикосновение милой и ласку ребенка. Закрыв глаза, он увидел перед собою обоих. Они вытаскивали его из темной бездны, вели за собой его – шатавшегося из стороны в сторону, слепого. И по мере того как он следовал за ними, он очищался, и чувство это было таким сладостным, что его снова и снова охватывала дрожь. Когда он вышел из оцепенения и взглянул на окружающий его полный жизни мир, рядом прыгали и весело щебетали птички; холмы озарялись теплыми лучами всходившего солнца. Лес кончался, перед путником под бескрайним утренним небом расстилалось колосившееся поле.

ГЛАВА XLIII

Еще одно магическое противоборство

В Рейнеме было известно о приезде Ричарда. Люси узнала об этом из письма Риптона Томсона, который встретил его в Бонне. Риптон ничего не писал о том, что он специально потратил свои каникулы на то, чтобы побудить своего обожаемого друга вернуться к жене; а повстречав Ричарда, уже ехавшего домой, он, само собой разумеется, ничего не сказал и ему, притворившись, что поехал путешествовать для своего удовольствия, под стать любому лондонцу. Написал ей и сам Ричард. Он просил ее в случае, если она надумает ехать к морю, тут же дать ему знать об этом в гостиницу, дабы он не потерял ни часу. Письмо было написано в спокойном тоне и проникнуто большой нежностью к ней. С помощью преданной миссис Берри Люси мало-помалу покоряла сердце автора афоризмов.

«Ум женщины – это молоко ее груди, – провозгласило одно из его отрывистых изречений после того, как он наблюдал ее материнские заботы. – Так будем же помнить мы, вскормленные молоком этим мужчины, что ум у нее действительно есть».

Рачительная миссис Берри сообщила ему, сколь рано они взялись за образование маленького мастера Ричарда, сказав, что ему несомненно предстоит в будущем стать знаменитым историком. Достаточно было этого одного, чтобы Люси покорила сердце сэра Остина.

«Я допустил в отношении Ричарда одну ошибку, – подумал он. – Я решил, что достойную жену себе он найдет каким угодно способом, только не по прихоти случая. А он нашел ее именно так».

Он уже готов был признать, что на этот раз инстинкт одержал верх над разумом; ведь коль скоро Ричард возвращается домой и всех ожидает счастье, мудрость его, из которой это счастье проистекает, по-отечески их всех обнимает. Нежная дружба между ним и Люси росла.

– Говорил же я вам, что она способна поддерживать разговор, сэр, – сказал Адриен.

– Она способна думать! – сказал баронет.

Он великодушно разрешил деликатный вопрос касательно того, как она теперь должна вести себя с дядей. Фермеру Блейзу было позволено приходить в Рейнем, когда он захочет; Люси же должна навещать его по меньшей мере три раза в неделю. Ему предстояло изучить фермера Блейза и миссис Берри, и поистине бесподобные изречения вырастали по мере того, как он вглядывался в простые человеческие натуры, какие являли собою тот и другая.

«Нам не причинит никакого вреда, – думал он, – если в нашу кровь вольется немного крови людей простых». И ему доставляло удовольствие думать о происхождении почивавшего в колыбели младенца. Все те, кому разрешалось входить к нему в библиотеку, видели, как баронет ласково гладит руку своей снохи.

Итак, Ричард ехал морем, а в это время сердца обитателей Рейнема с каждой минутой бились все сильней и сильней. Вечером он уже будет с ними. Выйдя утром к завтраку, сэр Остин поздоровался с Люси еще теплей, чем обычно, еще дольше не отпускал ее руку. Миссис Берри вся исходила любовью.

– Это ведь твоя вторая свадьба, милая моя замужняя вдовушка! – сказала она Люси. – Благодарение господу! И муж тот же самый! А рядом в люльке ребенок, – мечтательно добавила она. – Странно как-то, – заключила Берри, – странно, что у меня нет такого чувства к моему Берри. Всю любовь, какая только есть у меня в сердце, я отдаю вам, моим дорогим цыпляткам.