Испытание Ричарда Феверела

Никто не обратил внимания на его слова, и смысл их остался неясным. Адриен стал выводить пером еще более заметные росчерки; было ли в этом сочувствие или некое адское ликование, никто бы не мог сказать.

– Что это ты там такое пишешь? – немного помолчав, раздраженно спросил баронет, может быть, втайне завидуя умению мудрого юноши сохранять спокойствие.

– Я чем-нибудь вам мешаю, сэр? – в свою очередь спросил Адриен. – Я занят тем, что составляю часть проекта объединения европейских империй и королевств под верховным управлением по образцу неизменно вызывающей в нас восторг и горькие сожаления Священной Римской империи. В нем идет речь о воспитании юношей и молодых девушек и о некоторых особенностях связанного с этим законодательства. «Предписывается, чтобы должностные лица все без исключения были людьми учеными» и т. п. – И Адриен снова стал бодро писать.

Миссис Дорайя молча взяла Люси за руку, чтобы ее приободрить, и Люси постаралась выдавить из себя в ответ улыбку.

– Боюсь, что сегодня он уже не приедет, – заметила леди Блендиш.

– Раз он обещал, то он приедет, – воскликнул сэр Остин. Между ним и леди Блендиш было нечто вроде тайного соперничества. Он понимал, что ему нужна полная победа, для того чтобы утвердиться в глазах этой ныне самостоятельно мыслящей дамы. Она видела его насквозь.

– Он обещал мне, что непременно приедет, – сказал Риптон; но, произнося эти слова, он опустил глаза, ибо начинал понимать, что мог поддаться на обман, и стал уже чувствовать себя невольным участником зловещего заговора. Он решил, что если к двенадцати часам Ричард не приедет, он расскажет баронету все, что ему известно.

– Который час? – тихо спросил он Гиппиаса.

– Такой, что мне пора уже быть в постели, – пробурчал тот, как будто все присутствующие учиняли над ним какое-то насилие.

Миссис Берри пришла сказать Люси, что ей надо подняться к малютке. Спокойно встала Люси с кресла. Сэр Остин поцеловал ее в лоб.

– Вам лучше сегодня больше не спускаться сюда, дитя мое. – После этих слов она пристально на него посмотрела. – Сделайте мне одолжение, ложитесь сейчас спать, – добавил он. Люси пожала всем руки и вышла из комнаты. Миссис Дорайя последовала за нею. – Такое волнение принесет вред ребенку, – сказал он, разговаривая сам с собою вслух.

– По-моему, она вполне бы могла вернуться. Все равно ведь она не будет спать, – заметила леди Блендиш.

– Она постарается сдержать свои чувства ради ребенка.

– Вы слишком многого от нее хотите.

– От нее – нет, – многозначительно возразил он. Было двенадцать часов ночи, когда Гиппиас закрыл крышку своих часов и в отчаянии вскричал:

– Я убежден, что мое кровообращение постепенно и неуклонно ослабевает.

– Возвращение к тому, что было до Гарвея [168]! – прошептал Адриен, продолжая писать.

Сэр Остин и леди Блендиш прекрасно понимали, что любое их замечание по поводу сказанного заведет их в глубины механизма, уже один внешний вид которого достаточно им поднадоел; поэтому они предусмотрительно промолчали. Истолковав их молчание как сочувствие его бедам, Гиппиас горестно заключил:

– Это точно. Можете в этом убедиться сами. Невозможно вести более умеренный образ жизни, чем я, и, однако, мне становится все хуже и хуже. Организм у меня от рождения, надо думать, был крепкий; я делаю все, чтобы еще больше укрепить его, и все равно мне становится хуже. Природа никогда ничего не прощает! Я ложусь спать.

Колитик удалился, так и не обретя утешения.

Сэр Остин подхватил брошенную его братом мысль:

– Думается, только чудо может помочь нам, когда мы преступили законы Природы.

– Помогают нам, как правило, одни только шарлатаны, – сказал Адриен, запечатывая внушительного вида пакет.

На протяжении всего этого разговора Риптон обвинял себя в трусости; ему не давал покоя брошенный на него в последнюю минуту взгляд Люси. И вот он собрался с духом и в обход всех направился к Адриену, который, после того как он шепотом ему что-то сказал, решительно встал и вышел с ним вместе из комнаты, пожимая плечами.

– Он не приедет, – сказала, обращаясь к баронету, леди Блендиш, как только те двое вышли из комнаты.

– Приедет, если не сегодня, то самое позднее завтра утром, – ответил он.

– А вы действительно хотите, чтобы он соединился с женой?

При этих словах баронет сделал большие глаза; лицо его выражало неудовольствие.

– И вы еще спрашиваете меня об этом?

– Я хочу знать, – продолжала безжалостно дама, – не потребует ли ваша Система от кого-то из них еще новых жертв?

– Это достойнейшая из женщин, – помолчав, сказал баронет. – Признаюсь, я не надеялся даже, что отыщется такая, как она.

– В таком случае, вы должны признать, что ваша теория приложима не ко всему на свете.

– Нет, просто она оказалась несколько самонадеянной, выйдя за определенные пределы, – ответил баронет, вкладывая в эти слова глубокий смысл.

Леди Блендиш внимательно на него посмотрела.

– Боже ты мой! – вздохнула она. – Если бы мы всегда могли поступать в соответствии с нашими мудрыми мыслями!

– Вы сегодня вечером не такая, как всегда, Эммелина.

Расхаживавший по комнате сэр Остин остановился прямо перед ней.

В самом деле, разве она справедлива? Он с легкостью простил оскорбившего его сына. Он с легкостью принял в свою семью молодую женщину низкого происхождения и позволил себе решительно отстаивать ее достоинства. Способен ли был бы кто-нибудь на большее, или хотя бы на это? Леди Блендиш, например, если бы дело касалось ее, попыталась бы бороться. И все люди его круга боролись бы, к тому же не принимая все так близко к сердцу. Однако, думая обо всем этом, он совсем упускал из виду, что сын его получил совершенно особое воспитание. Он держал себя как самый обыкновенный отец, начисто забыв о своей Системе, когда та подверглась самому жестокому испытанию. Нельзя сказать, что он изменил своему сыну; однако Системе своей он изменил. Другие ясно это видели, ему же пришлось убеждаться в этом лишь постепенно.

Леди Блендиш дала ему полюбоваться собой; потом она протянула руку к столу.

– Пусть так! Пусть так! – сказала она. Она взяла со стола лежавший там вскрытый пакет и вытащила оттуда знакомую книжечку.

– Ба! Да что же это значит? – удивленно спросила она.

– Бенсон сегодня утром ее вернул, – сообщил ей баронет. – Этот болван, оказывается, увез ее с собой, надеюсь, что это чистая случайность.

Это было не что иное, как старая записная книжка. Леди Блендиш перелистала ее и натолкнулась на последние записи.

«Кто такой составитель пословиц, – прочла она, – как не человек ограниченный, выражающий суждения людей еще более ограниченных?»

– С этим я не согласна, – заметила она. Ему совсем не хотелось спорить.

– Когда вы писали это, смирение ваше было напускным?

Ответ его был прост:

– Подумайте, кто те люди, которым нужны готовые изречения? Я убежден, что пословица – это только привал на пути к истинной мысли; большинство, оказывается, этим и удовлетворяется. Только лестно ли такое общество для хозяина дома?

Она почувствовала, что ее женская натура снова поколеблена силой его ума. Человек, который может так говорить о своей совершенно особой и удивительной способности, поистине велик.

«Так кто же из нас трус? – прочла она дальше. – Тот, кого потешают промахи человечества!»

– О, как это верно! Как это замечательно сказано! – вскричала темноглазая леди, вся сияя от этого пиршества мысли.

Еще один афоризм, казалось, прямо подходил к нему:

«Нет более жалкого зрелища, как нет и большей извращенности, чем человек мудрый, давший волю чувствам».

«Должно быть, он написал это, – подумала она, – видя перед глазами собственный пример. Ну и странный же он человек!»

Леди Блендиш при всей своей непокорности все еще была склонна подчиниться. Однажды над ней одержали большую победу; но если тот, в ком она чтила высокую душу, мог ее победить, то надо было быть поистине великим человеком, чтобы удержать ее пленницей. Осенняя примула расцветает для людей высокой души; в руках людей мелких она становится цветком ядовитым. Тем не менее сэру Остину достаточно было доказать свою правоту – и преданностью леди Блендиш он заручался навеки.