Испытание Ричарда Феверела

ГЛАВА XLII

Природа заговорила

Покрасневший от гнева Бриарей над кромкою моря – кто он, этот укрытый дымкой титан? А Вечерняя звезда в своей розовой диадеме – почему она так немилосердно нежна? Все это оттого, что кто-то покинул обитель света, и окунулся в сумрачный мир, и запятнал себя так, что теперь не смеет вернуться. Где-то там, на далеком западе, Люси призывает его возвратиться. О, силы небесные! Если бы только он мог это сделать! Как велико, как яростно искушение! Как коварно неусыпное желание! От него помрачается разум, при нем не помнят о чести. Ведь он ее любит; и сейчас еще она для него первая и единственная женщина на свете. Иначе могло ли бы это черное пятно повлечь за собой такие адские муки? Иначе разве оставался бы он неподвижен, когда она раскрывает ему объятия? А если он любит ее, то значат ли хоть что-нибудь все эти падения в бездну – однажды или тысячу раз? Разве любовь не открывает все пути к этому манящему счастью? Что ж, может быть, для нас это и так; но перед нами – чувство, преображенное в храм. И вот этот храм осквернен.

Оскверненный храм! На что же он годится теперь, разве только стать прибежищем пляшущих бесов? Так героя воспитали, так его приучили думать.

Ему некого в этом винить, кроме своей собственной низости. Но ощущать свою низость и принять как должное зовущее его счастье – нет, до такой степени падения он еще не дошел.

О счастливый английский дом! Ласковая жена! Какой безумный, какой роковой порыв воображения увлек его от вас, его, занесшегося в самомнении? Несчастный! Он думал, что у него сотня рук и что он сможет одолеть всесильных богов. Зевсу стоило только дать поручение смешливой даме [161]; она встретилась с Ричардом; и чем же потряс он тогда Олимп? Смехом?

Оресту, вкруг которого выли фурии, было, разумеется, легче, чем тому, кого призывала с небесных высот душа, от которой он был отлучен навеки. Ему не дано забвения, как то бывает с безумными. Расцвеченная красками его первой любви, сверкающая всем великолепием прежних небес, она встречает его повсюду; утром, вечером, ночью она сияет над ним; она неожиданно возникает перед ним в чаще леса; он ощущает ее всеми глубинами сердца. Минутами он обо всем забывает; он кидается обнять ее, называет ее своей любимой, и, увы, от ее невинного поцелуя лицо его искажается стыдом.

Борьба эта продолжалась изо дня в день. Его отец написал ему: он просил во имя любви к нему вернуться домой. С этого дня Ричард начал сжигать отцовские письма, не читая. Он слишком хорошо знал, как самому ему хочется уступить: слова, явившиеся извне, могли ввести его в соблазн и окончательно погасить в нем искру терзавшей его высокой муки, а он держался за свое отчаяние – это было последнее, что его утверждало в себе.

Удерживать молодых людей, катящихся под откос, – и опасное, и неблагодарное дело. Тем не менее красивые женщины с легкостью за него берутся, а иные из них считают даже это своим призванием. Леди Джудит, насколько это возможно для женщины, также принадлежала к числу боровшихся с олимпийцами титанов; заметьте, что для этой цели она вышла замуж за лорда, который был уже ни на что не годен, но зато владел большими поместьями. Успехи свои она держала в тайне от всех; она ими не кичилась. С Ричардом она повстречалась совершенно случайно в Париже; она увидела, как он подавлен; ей удалось убедить его, что она одна способна его понять. Этого было достаточно, чтобы он тотчас же оказался в ее свите. Присутствие женщины рядом его успокаивало. Если даже она и догадалась о причине, по которой он повел себя так, она отбросила эту мысль с той легкостью, на которую бывают способны женщины, и образовавшуюся пустоту затянула грустью, в которую мало-помалу вовлекла и его. Она говорила о печали, что выпала на ее долю, примерно так, как он мог говорить о своих горестях – туманно, и вместе с тем осуждая себя. И она его понимала. Как скрытые в бездонных глубинах нашей души сокровища оживают под взглядом женщины и начинают светиться! У нас сразу же нарастают сложные проценты: такого богатства мы даже не подозревали!.. Это почти то, о чем мы могли только мечтать! Но стоит нам с ней расстаться, как мы ощущаем себя банкротами, нищими. Отчего так бывает? Мы даже не задаемся этим вопросом. Мы спешим к ней и, иззябшие, жадно греемся в источаемых ее взглядом лучах. Но так воодушевить нас способен лишь женский взгляд. Почему, я не знаю. Леди Джудит понимала Ричарда, и он, ощущая всю свою безмерную низость, лихорадочно льнул к ней, словно боясь, что если он ее потеряет, с ним случится самое худшее из того, что может случиться. Душе бывает нужен покой; от всех перенесенных страданий он обессилел.

Остин отыскал его в горах Нассау [162] на Рейне: титанов обоего пола, которым так и не удалось низвергнуть Зевса, уносило теперь потоком чувствительности. Крестьянин в синей куртке, следующий утром за волами, везущая овощи крестьянка в ярком платке, гуртовщик, даже местный лекарь, и те принесли ближним своим больше пользы, чем он. Ужасающий вывод! Леди Джудит относится ко всему этому спокойно, она выше этого, однако Ричард не находит себе места, стоит ему только оказаться вне ее тени. Часто он с горечью взирает на своих сверстников, толпою идущих на работу. Это ведь не то, что паренье в облаках! Настоящий, плодотворный, не тронутый тщеславием труд!

Меж тем леди Джудит готовила нашему герою более высокое поприще. Он очертя голову кидался то в ту, то в другую сторону, и вот она подсунула ему рваную карту Европы. Он с жадностью в нее впился. В ней была какая-то пьянящая сладость. Промчаться верхом по обломкам империй! Не беда, что люди здравомыслящие вместе со всеми низшими существами содрогнутся от страха при виде этой картины. Они втайне решили между собой, что переделают весь цивилизованный мир. Свойство тумана – таять, а потом, изменив свои очертания, клубиться снова; но ему совершенно не свойственно принимать прежние формы. Бриарей с сотнею пребывающих в праздности рук может превратиться в уродливого задравшего задние ноги осла или в десятки тысяч крикливых обезьян. Химерические причуды юношеского воображения очень похожи на облака в небе и, как они, повинуются воле ветра. Леди Джудит подула.

Ричард был весь во власти воображения, и создания его принимали то одну, то другую форму. Вы, что глядите на вечерние облака, вы знаете, что такое юность – вы поймете, сколько сходства между тем и другим; не только странностью, вам не покажется даже нелепостью, чтобы юноша такого возраста, воспитания и положения оказался в столь ужасном состоянии. Разве с самого детства в него не вселяли веру, что он рожден для великих свершений? Разве она не говорит ему, что в этом уверена? А ощущать свою низость и сознавать в то же время, что ты создан для лучшего, – этого достаточно, чтобы ухватиться за туман. Представьте себе героя с покалеченною ногой. Как исступленно он верит в знахарей! Какие только страсти не обуревают его, как ему хочется разбить кому-нибудь голову! Вполголоса говорили они об Италии.

– Час настанет, – сказала она.

– И я буду готов, – отозвался он.

Кем же собирался он стать в армии, которая будет освобождать эту страну? Капитаном, полковником, генералом или простым рядовым? Тут, как и следовало ожидать, он был более тверд и точен, чем она. Простым рядовым, сказал он. Однако воображение рисовало ему себя гарцующим на коне. Ну конечно же, он будет рядовым кавалеристом. Рядовым в кавалерии, которой предстоит мчаться по развалинам погибших империй. Она напрягала воображение, силясь представить себе эту маячащую в далекой дымке фигуру. Они читали вместе Петрарку, чтобы воспламениться нужным для этого огнем. Italia mia! [163] Все это, разумеется, не могло исцелить нанесенных ее прекрасному телу тяжких, смертельных ран, но они вместе вздыхали по Тибру, по Арно и По, и руки их соединялись. Кто из нас не проливал слез над судьбою Италии [164]? Мне видится, как на защиту ее поднимается множество людей, как смыкаются ряды, густые, как клубы дыма от сигар, которые курят паннонийские стражи [165]!