Сэр Майкл и сэр Джордж

Джон Бойнтон Пристли

Сэр Майкл и сэр Джордж

1

Сэр Джордж ненадолго задержал взгляд на высоких окнах, выходивших на Рассел-сквер. Там в сверканье дождя апрельский день. Надеясь, что его американский гость не заметит, с какой неохотой с ним разговаривают, — сэр Джордж верил в учтивость и до сих пор стойко сражался под ее изрешеченным в боях бархатным стягом, — он сказал:

— Простите, мистер Бэкон. Как вы сказали?

Мистер Фрэнклин Бэкон был послан в Европу как стипендиат Общества имени Линкольна Эпплбаума — писать исследование о государственном содействии развитию искусства. Это был высокий, ширококостный юноша, очень нескладный и с лицом, настолько ничего не выражавшим, что казалось, его только что выпустили с фабрики и едва успели распаковать. Голос у него походил на отдаленный вой пароходной сирены, и слушать его было очень трудно.

— Я говорил, сэр Джордж, что никак не пойму толком разницу между вашим Департаментом информации и искусства…

— Мы называем его Дискус, мистер Бэкон. Так короче.

— Ясно. Так вот, я все еще как следует не пойму разницу между вашим Дискусом и Комитетом содействия искусству.

— Так называемым Комси, мистер Бэкон.

— Да, сэр, мне уже говорили. Так вот, сэр, повторяю…

Но сэр Джордж ловко перебил вой сирены:

— Кстати, вы уже видели моего коллегу из Комси — сэра Майкла Стратеррика?

— Нет, сэр. Мне не удалось связаться с сэром Майклом.

Ответ расстроил сэра Джорджа по двум вполне веским причинам: во-первых, он понял, что к директору Комси обратились до него, то есть выказали Майклу предпочтение. Во-вторых, стало ясно, что хитрый Стратеррик знает, как увиливать от таких скучнейших посетителей. А может быть, его штат умел охранять свое начальство, чего сэр Джордж при всем желании про своих подчиненных сказать не мог — бросили же они его на съедение этому Бэкону. Надо будет им внушить со всей суровостью: генеральный секретарь надеется, что все примут к сведению…

— Позвольте объяснить вам разницу между Комси и Дискусом. Их деятельность не совсем совпадает. Мы в Дискусе несем ответственность за весьма серьезную информацию, чем в Комси не занимаются. С другой стороны, надо откровенно признать, что в некоторых частных случаях, касающихся распределения дотаций… м-ммм… хозяином является Комси, а не мы. Но в отношении руководства искусством — а я знаю, что вы изучаете именно этот аспект, — обе организации несут одинаковые функции.

— Это как же? — Брови мистера Бэкона взмыли почти до коротко подстриженных волос.

— Вы хотите сказать, что нам вовсе не надобны две отдельные организации? И вы совершенно правы, мистер Бэкон. Все, что Комси делает для развития искусства, гораздо лучше можем сделать мы в нашем Дискусе — не стану объяснять вам почему, но для этого есть основания. Да, положение явно нелепое, это верно. Но так уж случилось, впрочем, это длинная история, не буду вас затруднять. И все же…

Сэр Джордж остановился, слегка понизил голос и склонил голову. В подобных случаях он ничего не мог выразить мимикой — лицо у него было широкое, все еще внушительное, даже красивое, но оно уже обмякло, оплыло, будто лик одного из самых благородных римских императоров наспех вылепили из какой-то мягкой розоватой массы. На этом лице могло изобразиться удивление, непонимание, возмущение, добродушие и умеренный энтузиазм, но оно никоим образом не могло принять таинственное выражение. Эту функцию брал на себя голос, и сейчас этот голос почти что чревовещал:

— Строго между нами, мистер Бэкон, все началось в те времена, примерно года два-три назад, когда лорд-президент и министр просвещения друг с другом не разговаривали. И когда министр просвещения организовал Дискус, лорд-президент — не теперешний, а его предшественник — настоял на создании Комси, организации уже и тогда ненужной, а теперь до нелепости бесполезной. Разговоров об этом было немало — по нашему адресу до сих пор острят все кому не лень, — но раньше или позже одной из организаций придется поглотить другую. Говорят, что самому премьеру доставляет удовольствие противиться любой попытке решить вопрос в пользу одного из нас. Вот как обстоит дело, мистер Бэкон.

Последние слова сэр Джордж произнес внушительным ласковым голосом, словно желая проявить необычайную широту души.

— А как вы, сэр Джордж, определите вашу личную ответственность, ваши обязанности, сэр? — Мистер Бэкон вынул блокнот, так и сверкавший новизной и, наверно, полученный в подарок от Общества имени Линкольна Эпплбаума. — Я не о личных обязанностях, а о тех, которые касаются вашей работы.

Сэр Джордж энергично закивал головой, словно мистер Бэкон попал в мишень стрелкового тира и привел ее в движение.

— Рад, что вы об этом спрашиваете. Весьма рад. И вот что я сделаю, мистер Бэкон. Сейчас я передам вас в руки мисс Уолсингем — она ведает у нас информацией. Знает все досконально. Спрашивайте у нее что вам угодно.

Насупившись, он поднял трубку внутреннего телефона.

— Говорит генеральный секретарь. Попросите мисс Уолсингем ко мне в кабинет.

Мистер Бэкон торопливо перелистал страницы блокнота, как дирижер, которому не угнаться за оркестром.

— Я читал статью в нашем журнале «Тайм»: они пишут, будто Комси, с точки зрения чисто современного искусства, куда более передовая организация, чем ваш Дискус.

От слов сэра Джорджа повеяло высокогорным холодом.

— Не представляю, что именно ваш… ммм-ммм… «Тайм» подразумевает под «чисто современным» искусством. У нас тут свои критерии. Разумеется, мы ни в коем случае не поощряем всяких шарлатанов, фокусников. Но лучше поговорите с мисс Уолсингем. Она отлично разбирается во всяких штуках.

— Каких штуках? — Мистер Бэкон явно растерялся, и сэр Джордж в который раз подумал, как трудно найти настоящее взаимопонимание со многими американцами именно потому, что говорят они на том же языке, но вкладывают в слова совсем другой смысл. Бормоча какую-то ерунду насчет того, что именно сумеет объяснить мисс Уолсингем, он напряженно прислушивался, не идет ли она. — A-а, прекрасно! Вот и она! — сказал он наконец.

Далеко не всегда сэр Джордж приветствовал Джун Уолсингем с таким энтузиазмом. И не то чтобы он ее недолюбливал. Да и свою работу по связи и информации она выполняла превосходно. Но он никак не мог понять ее. Красивая, белокурая, она казалась ослепительной, крупнее натуральной величины, будто только что сошла с огромной афиши или с подмостков старинной оперетты. Вокруг нее, как атмосфера вокруг планеты, всегда носился какой-то особый дух, чуждый всем установкам и принципам Дискуса, — какой-то налет вызывающей женственности, отпечаток среды, где круглые сутки подают джин с лимонадом, едят черную икру и беспошлинную семгу, пьют и распутничают в роскошных отелях и вылетают на частных самолетах с горнолыжных станций, чтобы поспеть на премьеру фильма. Но если отбросить фантазии ради фактов, то на самом деле она была одной из самых добросовестных, преданных и честных служащих Дискуса и получала скромнейшее жалованье и мизерные суммы на представительство, которые проверялись строже, чем любой рецепт врача в аптеке. Разумеется, она никогда раньше не служила на государственной службе, не то что сэр Джордж, прослуживший уже тридцать лет: в Дискус она пришла из какого-то безвестного женского журнальчика, где в испещренных восклицательными знаками статейках писала о дешевых распродажах дамских сумочек и о туристских поездках в Испанию. Но сэр Джордж, объясняя гостю, зачем он ее вызвал, сам понял, что он, в сущности, ничего толком о ней не знает.

И вот она засверкала и заискрилась перед ним, озарила, как прожектором, мистера Бэкона, а он, тоже похожий на портрет больше чем в натуральную величину, хотя и не совсем доделанный, стоял, ухмыляясь, рядом с ней, и оба словно только и ждали знака, чтобы начать опереточный вальс-дуэт. Сразу завязался разговор, и они вышли вместе, очень довольные друг другом. Сэр Джордж с облегчением вздохнул. Он не любил американцев. Он не любил молодых людей, пишущих исследования. Он не любил вопросов. И он был чертовски счастлив, что избавился от этого самого Бэкона. Больше это повторяться не должно. И он позвонил своей секретарше Джоан Дрейтон.