ЮНОСТЬ ОЛИГАРХА
драйв в стиле дзен
Последний раз я его видел на похоронах Мишки.
Мишку хоронили по первому разряду, как всегда эти спортсмены подобное мероприятие проводят: с катафалком, дубовым гробом, обитым красным бархатом и золочеными ручками и фестонами по крышке, с панихидой на стадионе с полутысячей провожающих и с шествием через весь город бесконечной кавалькадой машин, с обстоятельным выполнением всех ритуалов, которыми руководят обязательно какие-нибудь крепкие проворные молодые люди. С большим почитанием родственников и предупредительностью по отношению к гостям, с телекамерами, пышностью, помпой, с дорогостоящим духовым оркестром и местом на кладбище, выбранным из лучших.
Он стоял в отдалении от могилы среди кого-то из своих, дожидаясь конца этого ими же оплаченного действа. В простой кожаной куртке, очень незаметно держась на заднем плане от центра главных церемониальных событий, оттесненный от них вереницей знакомых по Мишкиной жизни – всегда поражаешься, как много их в жизни одного человека – лиц, а так же толпами досужего народа, запрудившими кладбище и не имеющими, кстати, ни малейшего понятия, на чей все это затеяно общак. Нос у него был все такой же толстый и мясистый, все те же черные волосы и крупные несиметрчные выразительные глаза, тот же мощный торс и превращенные классической борьбой в подобие пельменей уши. Те же крупные рубленные русские черты, та же тяжелая русская, можно даже сказать, деревенская осанка, – я поискал в его внешности признаки приближающейся старости, но, кроме слегка обложившихся щек, не нашел ни одного. В основном, он выглядел, как и семь лет назад, когда мы последний раз ездили с ним на открытие охоты в Барабинск: тот же Петька Власов, бывший заслуженный мастер спорта. Чемпион каких-то там соревнований и участник олимпийской сборной страны, здоровенная, как и все они, соратники Мишки, гора мышц, участник многих наших охотничьих экспедиций, вечный товарищ по пиву и страстный, до описторхоза, любитель вяленой рыбы.
– Вон Петруччо стоит, – сказал Ефим, показывая подбородком.
– Да вижу я, – ответил я.
– Говорят, теперь входит в десяток самых богатых людей города…
На могиле закончили устанавливать временный памятник, и опять заиграл духовой оркестр.
Петруччо повел взглядом в сторону, и мы встретились с ним глазами. Какое-то короткое мгновение, пока я думал, то ли приветственно махнуть рукой, то ли улыбнуться – что было бы, в общем-то, одинаково не в масть в данной печальной ситуации, мы смотрели друг на друга, потом он, не меняя выражения лица, подмигнул мне, и мы мысленно поздоровались. Но взглядом пригласить меня подойти к себе он не захотел.
Мишка Внуков не принадлежал, хотя тоже был и заслуженный мастер, и чемпион, и гора мышц, к этому их спортивному кругу, он как-то не начал в свое время играть в новые экономические игры, и на подобные похороны никогда бы и не мог рассчитывать. И теперь спортсмены хоронили его как своего не из-за его принадлежности к этому их новому братству, он до самого последнего момента оставался всего лишь преподавателем в физкультурном техникуме и подрабатывал сторожем на автостоянке, а из уважения к их общей совместной олимпийской молодости. Они помогли и его детям. И жене, кажется, определили какой-то пенсион, хотя могу и ошибиться, и в клубе своем даже повесили мемориальную доску.
Поэтому Петруччо, хотя и присутствовал на поминках, но присутствовал как-то эпизодически, и я, как ни старался, не смог улучить момента, чтоб перекинуться с ним хотя бы парой слов. И на «девять дней» в Мишкиной трехкомнатной «хрущебе», превратившейся вдруг за последние несколько лет новой жизни, из хорошо обставленной по социалистическим меркам улучшенной планировки квартиры в квартиру, при все тех же достоинствах, просто-напросто нищую и убогую, – на поминках, которые Вера, теперешняя Мишкина сорокапятилетняя вдова, устроила «конвейером», потчуя приходивших гостей с утра и до вечера – я тоже с Петькой разминулся. Не застал я его и в спорткомплексе «Энергия», который «деды» арендовали три раза в неделю для своих игр в хоккей и футбол, и куда я, движимый любопытством, несколько раз заглядывал. Петька как нарочно все время отсутствовал, и, кроме седого и старого уже Станислава Киля, долго мне рассказывавшего о том, как живет он теперь с женой и младшей дочерью в Нью-Йорке, я не увидел там ни одного знакомого лица. Судакова, как мне рассказали, убили во Франции, Мишка Внуков умер на своей родине от пьянства, а остальные лица я, честно сказать, за те долгие годы, что не встречался с ними, просто забыл… И Вера не смогла мне помочь в поисках нового Петькиного телефона. Старый я знал, он мне сам его давал в свое время, но теперь там никто не брал трубку.
Тогда, все еще заинтригованный и страстно жаждущий встречи с Петькой, я обратился к Шуре. И с Шурой у меня состоялся примерно такой разговор…
– Привет, Шура, – сказал я, когда услышал его обычное хмурое и недовольное «алё» по телефону.
– Привет, – пробурчал он.
– Все так же брюзжишь… Давно мы с тобой не виделись. Игорек, поди, стал уже совсем взрослым?
– Тебе видней.
– Что видней?.. Сколько лет-то уже?
– Сколько надо, столько и есть.
– Подожди, если моей Машке 18, то твоему уже двадцать! Двадцать, что ли?
– Какая тебе разница?
– Ты все такой же дурак, бурчила гребаный… На охоту-то ездишь?
– Да езжу иногда.
– На открытии был?
– Был.
– С кем ездил?
– Да с одним хмырем.
– Да что ты опять темнишь, с Саломатиным ты ездил, я его видел тут мельком недавно.
– Ну, с Саломатиным.
– И что взяли?
– Да завалили пару штук.
– Пару штук кого?
– Да коз.
– Коз?
– Ну да.
– С какой стати на открытии охоты на уток стали стрелять коз?
– В этом году коз много развелось, пока открытие на них не сделали, их все везде стреляли, – Шура несколько оживился, – правда потом в октябре, когда я лицензию на них взял, мы уже ни одной не убили, но в сентябре еще одну грохнули недели две спустя после первого раза.
– Ну вы даете, перешли на крупную дичь? У них говорят мясо исключительное…
– Да ничего.
– Где это вы?
– Уже подъезжая к Бехтеню. Мы, как только подстрелили их, дальше с Саломатиным и не поехали. Свернули в лесок и два дня козу ели.
– Завидую. Седло косули… Блюдо по слухам исключительное.
– Не знаю как седло, но отдохнули хорошо. Все, что везли на неделю, за два дня выпили.
– Представляю… Слушай, Шура, ты с Петруччей-то встречаешься?
– Чего? – сразу перешел он на прежний тон.
– Я говорю, Петруччу-то видишь?
– Чего мне его видеть?
– Ну, ты же вроде как-то работаешь у него. Или на него…
– Ни на кого я не работаю.
– Ефимка говорит, ты даже с Петькой весной на охоту на его «Лэнд-Крузере» ездил.
– Ну, мало ли чего Ефим говорит.
– Да ладно тебе, Ефимка с ним рядом на твоем пятидесятилетии сидел, и тот сам ему рассказал, что ты ему «Крузера» из Германии пригонял. Как машина-то, хорошая?
– Ничего…
– Пригнал без приключений?
– Нормально.
– А на охоту куда ездили?
– Так, недалеко.
– Шура, а скажи, он все так же в администрации барахолки работает?
– Михельсон, ты такие вопросы задаешь?
– А что? – удивился я.
– Наивный ты какой-то, – и Шура замолчал.
– А что я спросил-то такого?
