– Что, в две дыры, что ли? – спрашивали, ошарашенные и «неразвитые», мы, лихорадочно воображая себе технологию.
– Нет, в одну. Мы теперь с Судаком молочные братья…
Правда, потом через три дня эти молочные братья вместе разом заболели триппером, и Мишке пришлось перед Веркой виниться. Но, тем не менее, несмотря на всю пошлость и слов, и действий, и ситуаций, содержалась во всем этом какая-то чистота искренности, непосредственности, страстности наконец…
Помню, как я сам уже несколько лет после института возвращался с Ефимом с Чанов мимо районного центра, в котором работала по распределению одна бывшая моя сокурсница. Мы ехали на его «Запорожце», и я все думал о том, сколько времени мы с ней уже не виделись. Вернее, думать о ней я начал еще на охоте, осознав, что мы охотимся неподалеку от ее села.
– Давай заедем, чаю попьем, – уговаривал я Ефима.
– Да ну к черту, ночь уже скоро, а нам еще столько проселка впереди…
– Да господи, всего километров двести…
– Ты посмотри на небо, опоздаем до дождя, как раз под Хапово встрянем.
– Полчаса роли не сыграют, что ты уперся, отдохнем, посидим хоть раз за неделю за столом…
И в конце концов уговорил. Ефим специально сделал крюк, чтобы заехать в Здвинку. Еще с полчаса потеряли, чтобы найти дом.
– Подожди с минутку, узнаю, дома ли, – и бегом на второй этаж.
Она была дома, и одна.
И я сразу потащил ее в кровать.
– У нас одна минута.
– Да ты что?!! – и я услышал, кроме слов возмущения, слова еще и о каком-то Саше, о том, что тут была уже какая-то своя жизнь, какие-то отношения, три года любви.
– Да ты что? Я столько о тебе на охоте думал, – сказал я, и этих простых элементарных слов оказалось достаточно, чтобы она перестала удерживать подол.
Она еще на мгновение очнулась в самом конце, когда я, привстав, спросил: «Тебе можно или надеть?» – и долго не могла вникнуть в то, что я спрашиваю, пока я, запыхавшийся, смотрел ей в лицо, – и отводила пальцем волосы со лба.
– Да, да, надень, – вдруг что-то вспомнила она.
И потом, когда я снова сплелся с ней, торопливо, жадно бросилась мне помогать.
Через минуту я выбежал во двор, чтобы позвать Ефима к ней в гости.
– Дома, – сказал я, и ничего не заподозревавший Ефим поднялся со мной к ней в квартиру.
Мы попили чаю. Таня, так звали мою сокурсницу, была мила и приветлива, поболтали еще о чем-то минут двадцать, и засобирались в путь.
– Спасибо большое, – сказал растроганный и разомлевший Ефим, – очень приятно было познакомиться, жалко уезжать, но нам надо торопиться, чтобы проехать трудный участок дороги до темноты.
Мы с ней еще обнялись и поцеловались, когда я чуть задержался как бы невзначай за прикрытой дверью. И на этот раз она приникла покорно ко мне всем телом, и заплела вокруг моей шеи руки.
– Очинно молоденькая девушка, – сказал Ефим уже в «Запорожце» с трогательностью в голосе, – отменно молодая, – еще несколько раз за дорогу задумчиво вспоминал он.
Даже Ефим отдал дань этому тогдашнему сумасшествию. Даже этот рассудительный, обстоятельный, вечно, сколько мы себя помним, старый, лысый, чуждый и намека на озорство, можно сказать, на женщин вообще внимания не обращавший, Ефим, лишь однажды в молодости переспавший под мухой с какой-то невразумительной соседкой по дому, подарившей ему сразу ребенка, крест чего в виде женитьбы он и нес всю свою жизнь. (Кстати, наверное, тогда, в молодости, это и было его первое приключение, то, о котором он нам рассказал, случившееся двадцатью годами позже, – второе), и тот поведал нам однажды на охоте историю о своих командировочных похождениях в городе Перми.
– Был я в командировке полтора месяца, и вот мне один раз подселили в гостинице в номер девушку. У администраторши крыша съехала под вечер, и она на место уехавшего моего соседа поселила женщину.
Я уже спать лег. Намаялся за весь день, машина все никак наша не шла… А тут слышу, кто-то входит и спрашивает можно? Смотрю, девушка, или женщина, так, лет двадцати восьми. Отвечаю, пожалуйста. Ой, говорит она, а тут мужчина. А мне сказали, что свободно только в этом номере. Что же делать? – Не знаю, говорю. Ну, а место свободное действительно есть? Да, отвечаю, сегодня только сосед съехал, и показываю рукой на свободную кровать. А может быть, я тогда ее все-таки займу? Да пожалуйста, пожалуйста. А то ведь больше мест нет, как бы меня вообще тогда не выставили из гостиницы. Вы не будете возражать? Нет, нет, говорю. Извините, объясняет, я только сегодня приехала. Ничего, ничего, отвечаю и отворачиваюсь к стене. Она там зашуршала чем-то, чемодан открыла. Можно я ванну приму? Конечно, отвечаю. Она в ванную комнату зашла. Пустила воду, там, плескаться начала. Потом слышу, приоткрывает дверь и кричит: А вы не потрете мне спинку? – От чего не потереть, отвечаю, если хороший человек, отчего не потереть. Встал, зашел к ней, она лежит вся совершенно голая и из пены груди торчат. Вымыл я ее, а сам сердце просто уже горлом чувствую! Вы, говорю, сложены как Афродита. Правда? – отвечает. – Да я и работаю манекенщицей. И потом говорит: Подайте мне, пожалуйста, полотенце, – и встает передо мной во весь рост. Я ее полотенцем обернул, на руки взял, она меня за шею обхватила, я ногой в дверь, выхожу… А там… там как в театре: дежурная, администраторша, горничная сидят в креслах и все «Ах!», «Ох!». Ну, я действительно представляю эту картину: я весь мокрый, елдарь стоит, девушка голая на руках. И тетки только Ах. Ох. Они, наверное, все-таки в конце концов разобрались, что не туда женщину поселили, и пришли ошибку исправить.
– Ну, а потом? – спрашиваем мы, отрываясь от костра.
– Что потом… Потом ничего, ее в другой номер перевели.
– И ты так ее и отпустил?
– А что я мог сделать?
– Надо было в ванной трахнуть,– сказал раздосадованный Петька.
– Да конечно, но кто знал, не знал же я, что там ждут. Я думал, положу на кровать, сам быстро под душ, чуть-чуть ополоснусь, потому что грязный весь, не мылся несколько дней – работа, только успеваешь до постели добраться.
– Нет, я бы не выдержал, я бы еще в ванной засадил, – заключил Петька, – я в таких случаях не могу ждать.– Не мог он никак остановиться. – В молодости, помню, она начнет еще что-нибудь типа «а поговорить…» Я говорю: потом, потом, все потом будет, а сейчас давай сразу… – Иначе я заболеваю. Меня какой-то колотун пробивает, и я не могу унять его. Дрожь. Тряска какая-то, вообще перестаю быть способен на что-либо.
Даже Шура мимо этого не прошел. И главную историю своей жизни рассказал нам тоже на охоте.
Шура, кроме того, что был вечно хмурым, еще и был недостаточно красив. Это было заметно. Он как-то признался мне у Мишки на стадионе в бане, глядя в предбаннике в зеркало после парной:
– Что за морда? Что за противная морда.
– Да ты что, Шура. Нормальная совершенно морда. У мужика какая еще морда должна быть?..
Но, тем не менее, он постоянно об этом думал, переживал, и вся его жизнь проходила под знаком комплекса неполноценности. И вот однажды на охоте – он еще почему-то задержался и приехал позже всех – он появился с горящими глазами и первым делом рассказал нам о своей победе. Больше он об этом никогда не рассказывал, поскольку вообще был молчун, странно, что вообще о личном заговорил – но тогда его просто распирало.
«Вчера, – начал он, – я поехал со своей крысой на дачу. Сидим пьем. А надо сказать у нас в соседках по даче такая кадра есть! Так она всегда мне нравилась!.. И тут мы, не помню, как и вышло, по поводу какого-то праздника, пост, что ли, или Ильин день – не знаю – объединились дачами. Она с мужем и еще каким-то хмырем, и мы с моей крысой. И празднуем у нас дома, а у них – баня.
И вот как-то эта баба повела себя сразу за столом по отношению ко мне, как будто мы с ней сто лет знакомы. «Шурик» зовет, хохочет, рукой меня касается, шутит. Я тоже что-то болтаю, разговорился с ней.
А день был отличный, тепло, солнечно. Мы выпьем – пойдем с мужиками искупаемся, потом в баню, потом опять искупаемся, и снова за стол. Под вечер я уже притомился, упал где-то на берегу и заснул. Проснулся, смотрю уже солнце село, а я в одних плавках на пляже лежу. А песок еще теплый. Встал, в голове шумит, поплелся в сторону дома. Навстречу мне наши мужики. – Проснулся? – смеются. – Иди попарься. Мы только жар недавно подбавили. Ну, я в баню пришел. А там эта кадра. Тоже только вошла. Стоит в халатике. – А, Шурик, – говорит. И продолжает стоять. Халат на ней чуть запахнут, а под ним ничего нет. Я как-то повернулся, то ли уходить, то ли что, и задел его. И рукой попал сразу туда. – Ой, – говорит она. – Только давай быстрее…
И сразу руками в полок.
