Разомкнутый круг

Под влиянием красавицы полячки из Оболенского улетучился религиозный фанатизм, и он перестал поминать у Шмуля святых страдальцев. Порвав с кабацким богомольем, Оболенский трезвыми глазами увидел, что пани Ршигуршик – обыкновенная перезрелая корова, а ее отец – боров. Натуральный польский вепша.

Однако Вагуршик Ршигуршик имел другое мнение на сей счет. После долгих раздумий он понял, что лучшего зятя ему не найти, и решил прибегнуть к банальному приему безутешных отцов, мечтающих поскорее сбагрить с рук свое чадо – то есть оставить молодых наедине, поэтому отпустил ненаглядную дочурку проводить князя.

Молодые люди ехали в коляске, и девица развлекала офицера видами на урожай. Неожиданно под копыта лошадей самоуверенно выскочил здоровенный жирный заяц. У «жениха» загорелись глаза и пробудился охотничий инстинкт. Он резво вскочил на ноги, чуть не опрокинув коляску, и дико заорал, указывая на зайца и подпрыгивая на месте. Пани Ршигуршик успела ухватиться за сиденье и с ужасом смотрела на провожатого, попутно проклиная решившего избавиться от нее папеньку и особенно улепетывающего во все лопатки зайца.

Несмотря на отсутствие гончих и борзых, «суженый» прыгал как сумасшедший и при этом дико орал, до невозможности выпучив глаза:

– Ату его! Ату!.. А-а-а-а… У-у-у-у… Го-го-го!

С панночкой случился глубокий обморок, и в дальнейшем она наотрез отказывалась наедине оставаться с князем. Едва завидев его, начинала сильно заикаться и косить левым глазом.

Поручик был очень доволен зайцем. «Эти создания, положительно, приносят мне удачу – хоть в герб вписывай!..»

29

Прогуливаясь в обществе кавалеров, пани Тышкевич несколько раз сталкивалась с гордым поручиком и пыталась приручить его, но у нее ничего не получалось. Впервые за двадцать пять лет жизни столкнулась она с подобным казусом – на нее не обращали внимания… «Умен, остроумен, красив, а главное, независим и горд… – пылала она по ночам. – А может, он просто стеснителен… и не встречался еще с женщинами? Нет! Он обязательно должен стать моим».

Неожиданно для себя, эта избалованная вниманием поклонников женщина потеряла покой и душевное равновесие. «Да что со мной творится? – удивлялась она. – Не сплю по ночам из-за какого-то мальчишки поручика… Да из-за меня генералы стрелялись…»

Однако утром, тщательно приведя себя в порядок, она выходила на прогулку с надеждой снова увидеть этого несносного офицера.

«Все равно добьюсь своего, он будет валяться у моих ног… вот тогда-то я отыграюсь на нем…» – мстительно оглядывалась по сторонам, нервно раскручивая над головой зонтик.

Вестовой доставил из Вильны в штаб полка депешу о приезде государя-императора и передал Оболенскому письмо, адресованное ему и Максиму. Письмо было от Нарышкина. Граф написал, что обвенчался и теперь приходится родственником этому жлобу Оболенскому, который даже не соизволил прибыть на свадьбу. И передавал приветы от Софи ему и Максиму.

Полковник Арсеньев, получив депешу, срочно велел явиться к нему командирам эскадронов. Как следует намылив им шею и приказав проводить занятия с эскадронами, направился к кавалергардам и, посовещавшись с полковником Левенвольде, вместе с ним посетил пани Тышкевич, умоляя ее отправиться в Вильну.

– Там будет весело! – убеждали ее полковники. – Приезжает сам император. Дом мы вам снимем…

Пани капризничала… Наконец соизволила произнести:

– Пусть меня попросит поручик Рубанов… Ежели хорошо попросит – соглашусь! И откуда берутся такие вредные офицеры? – надула она губки.

Полковник Левенвольде хмыкнул. Полковник Арсеньев нахмурился.

– Это ваше последнее слово?

– Да, господа! Ежели он меня уговорит – уеду. Ежели нет – останусь.

Вызвав к себе Рубанова, Арсеньев сказал:

– Сынок! Спасай полк и всю гвардию… Эта женщина желает, чтобы ты лично уговорил ее ехать в Вильну! Нас с Левенвольде она не слушает. Ты единственный, кто устоял против ее чар и не поддался… Болеешь, что ли? – участливо поинтересовался Михаил Андреевич.

Максим рассмеялся.

– Никак нет, ваше превосходительство! Разрешите выполнять приказ? – повернулся кругом и со смехом вышел из штабной палатки.

«Неисповедимы пути твои, Господи, – размышлял он, направляясь вечером к замку полячки. – Я люблю женщину, которой безразличен; в меня влюбилась женщина, которая безразлична мне… Однако уговорить ее я обязан. Еще этот Волынский ходит за ней как привязанный, перед глазами мельтешит. Ежели она уедет, пореже его видеть стану… Мало ему Мари… – сжал кулаки Рубанов, – теперь по пани Тышкевич с ума сходит. Ну уж нет! Полячку ты не получишь…»

В замке, несмотря на теплый день, было прохладно и сыро. Максим заметил по стенам потеки и плесень. «Как она тут живет? Видимо, не богата… или транжира».

Служанка провела его в комнату пани. Здесь было тепло и уютно. Жарко пылал камин, отбрасывая по стенам изломанные тени. На столе стоял тяжелый медный шандал на пять свечей и вокруг стола – два мягких стула. Недалеко от камина, над которым висел большой серебряный крест, виднелась широкая постель под балдахином. Рядом с кроватью стояло трюмо с огромным зеркалом, перед которым кавалерийским каре выстроились флаконы с духами, баночки с мазями, коробочки с пудрой и черт знает что с черт знает чем. В комнате витал пряный аромат парфюмерии и молодой женщины.

Максим затрепетал ноздрями, втягивая душистый волнующий воздух.

– Добрый вечер, пан офицер, – услышал он нежный пленительный голос, и в комнату вошла, нет, скорее вплыла, так легки были ее шаги, прекраснейшая из земных женщин.

«Черт-дьявол! То-то вся гвардия рехнулась… и даже сердцеед Волынский ходит сам не свой, потому что не в силах ее покорить».

– Сударыня! – произнес Рубанов и, щелкнув каблуками, склонил голову. – Каюсь! Я был слепцом.

Лицо пани Тышкевич вспыхнуло от удовольствия, и, чтобы скрыть смущение, она подошла к камину и протянула руки к огню. «Господи! Отчего я покраснела? Сто лет со мной такого не случалось…»

– Позвольте представиться, мадемуазель? Поручик Максим Рубанов! – хотел добавить: «По вашему приказанию явился», но передумал.

Женщина, казалось, никак не отреагировала на его слова, и в комнате повисло молчание.

Только Максим подумал: «Чего это она?..», как полячка, словно спохватившись, отпрянула от огня, быстро повернулась и шагнула в его сторону.

– Пани Тышкевич. – И губы ее приоткрылись, будто в ожидании поцелуя.

Максим собрался сказать: «Очень приятно», но лишь молча поцеловал руку.

Когда он отпустил ее и выпрямился, рука безвольно повисла вдоль тела. Взглянув в лицо женщины, Рубанов увидел, что она закрыла глаза, почувствовал, что дыхание ее стало неровным и частым, а губы, казалось, тянулись к нему и что-то шептали. Будь на ее месте другая, он без раздумий прикоснулся бы к ним, но эта была слишком красива, а яркая красота отпугивает мужчин.

Он смутился и лишь произнес:

– Позвольте присесть? – Хотя рядом с ней стоять ему было приятно.

Она опять покраснела и, чуть заикаясь, промолвила:

– Да, да, конечно. Простите. – И снова отошла к камину, словно огонь мог защитить ее и спасти от самой себя.

«Да что это я? Как девчонка!» – Взяв с каминной полки колокольчик, нервно затрясла им и велела заглянувшей служанке нести шампанское. Через минуту та внесла поднос с вином, фруктами и конфетами в вазочках. Глупо хихикнув, составила все на стол, поклонилась Рубанову и выбежала за дверь.

«Эту кошечку мог бы запросто охмурить, – поглядел Максим вслед служанке. – Я гвардеец, я гвардеец! – повторил он два раза для бодрости. – К тому же боевой офицер… – И взял шампанское. – Мадам Клико? Великолепно! – Выстрелил в потолок пробкой и наполнил два хрустальных бокала, немного пролив на скатерть. Скотина неловкая! – обругал себя. – И боевой офицер…»

– Сударыня! Прошу к столу.

– Убирайтесь!..

Он вытаращил глаза и поставил бокал, думая, что ослышался.