Разомкнутый круг

Характеристики русских генералов знал так же хорошо, как и своих. Учел даже интриги иноземцев в свите Александра и в русской армии. Уверен был, что окружающие русского царя генералы: Армфельд, Фуль, Вольцоген, Бенигсен – лишь затруднят действия армии.

А старательные и честные иностранные генералы, такие как Барклай де Толли, не популярны у солдат.

Да и как быть популярным Барклаю, если он не умел говорить с солдатом и окружил себя адъютантами с фамилиями Рейд, Клингер, Келлер, Бок. Хотя бы для приличия взял одного русского…

Наполеон знал даже о том, что острый на язык генерал Ермолов, когда царь спросил, какую награду он желает, ответил:

– Ваше величество. Назначьте меня немцем…

Казалось, учтено было буквально все. И это сказывалось в первые дни войны. Разобщенные армии отступали.

План Наполеона был прост как картошка, – разбить русские армии поодиночке, тем более что перевес в силах был у него.

Не учел он одного – что Россия нелогичная страна!

Петербург пока жил обычной жизнью.

Как и прежде по улицам сновали кареты и коляски. По Неве белые ночи напролет плавали богато устланные коврами и убранные цветами и бумажными фонариками огромные лодки с духовыми оркестрами из крепостных или хорами. Между ними шныряли простые челноки с полупьяными мастеровыми, приказчиками, купцами или мелкими чиновниками.

Здесь сами гребли, пели, пили, целовались и бренчали на балалайках. Единственно, чего не хватало на бульварах и проспектах столицы, так это стройных гвардейцев в блестящих мундирах. Но именно от этого дамам было грустно.

Мари Ромашова одна скучала в большом петербургском доме. Отец уехал к дивизии, оставив дочь на попечение немки-гувернантки и домоправительницы. Все знакомые давно разъехались по деревням.

Было скучно и одиноко…

Сидя за столом перед чистым листом бумаги, она мучительно выискивала в своей душе нежные слова, которые как можно полнее выразили бы ее чувство к Денису Волынскому.

Макнув гусиное перо в чернильницу, Мари написала:

«Милый друг! Мне так скучно без Вас… – И задумалась, щекоча губы пушистым кончиком перышка… – Можете себе представить – весь Петербург в отъезде».

– Кар-р-р-раул! – раздались под окном крики подгулявшей черни. – Режут! Убива-а-ют! Помоги-и-тя-а!

«Господи! Скорее бы уж его…» – В раздражении подошла к окну и задернула гардины, продолжив затем писать письмо.

«…Надеюсь, вы не скучаете? Буду Вам очень признательна, коли напишите о себе. Как служите и чем занимаетесь? Не встречаете ли общих знакомых по Петербургу?..» – Отвлеклась на шум в этот раз рядом с дверью. «Дадут мне сегодня покою или нет? – прислушалась она. – Гувернантка с домоправительницей и прислугой болтают, другого места найти не могли», – бросила на стол перо, посадив кляксу на письмо, и услышала:

– А вы знаете, сударыня, что чулки цвета трубочиста уже считаются вульгарными?.. Мне одна белошвейка сказала, а она слышала от великосветской барышни, что в моде теперь чулочки телесного цвета…

– Ага! Цвета отмывшегося трубочиста! – подкрался к ним лакей с пушистыми бакенбардами.

– Накурился махры… Как от козлищи несет! – забурчала сорокалетняя пышная домоправительница.

Пригладив бакенбарды, лакей тут же ухватил ее за талию.

– Значит, чулочки цвета свалившегося в нечистоты золотаря в моде?.. Посмотрим!.. – задирал он ей юбку.

«Совсем без папеньки обнаглели!» – распахнула дверь Ромашова и увидела, что гувернантка с подвизгиванием лупит кулачком лакея по спине, а тот увлеченно возится с домоправительницей.

– Бессовестные! Как вам не стыдно!..

– На обед «счи», «каклеты» и компот!– оставив в покое тетку, доложил лакей.

– Вон отсюда! – крикнула Мари и, хлопнув дверью, ничком бросилась на диван. «Ну почему, почему мне так плохо?»

1-я Западная армия отступала к городишке Дриссы.

Отступала, как волк, – огрызаясь и кусая французов. Где находилась 2-я армия, никто не знал.

– У нас всегда так! Готовимся, готовимся к большой войне, а как начнется – наступает неразбериха, – тяжело вздыхал командир конногвардейцев.

Сидевшие вокруг пропыленные офицеры хмурились и молчали.

– Но ничего, господа… вспомните шведов и поляков. Лжедмитрий даже Москву занял… и чем все кончилось? А в эту кампанию Наполеон навряд ли до Москвы дойдет. Ноги коротки! – Но офицеры не рассмеялись шутке полковника. – Не будем унывать, господа. Война только началась, а все большие войны заканчиваются у русских взятием столицы потенциального противника, – старался он подбодрить уставших командиров. – Уже входили в Берлин. Бог даст – будем и в Париже! А сейчас умойтесь, господа, и отдыхайте, хотя пыль – это пудра героев, как говорят поэты.

На этот раз офицеры улыбнулись.

«Лагерь, конечно, ни к черту! – оставшись один, рассуждал Арсеньев. – Никаких стратегических направлений не защищает. Отсюда мы даже не сумеем прикрыть наши две столицы… Бонапарт может, окружив нас небольшими силами, с основной армией двинуться куда угодно. Захочет – на Москву. Захочет – на Петербург.

А мы будем сидеть в этом мешке, отрезанные от хлебных южных губерний, и питаться одними огурцами, которые насажали местные жители…»

В первые несколько дней так и получилось.

По причине того, что полевые кухни где-то затерялись, солдаты объелись огурцами, росшими на огородах вокруг городка в огромных количествах. Сидя после на корточках, прозвали поганый городишко Дриссеем.

– После нас в будущем году этой зеленой отравы и вовсе завались будет, – кряхтели они.

Во взводе Григория Оболенского появился свой Огурец и в придачу к нему – Укроп. Именно с такими фамилиями перевели к конногвардейцам в Вильне двух малороссов из Харьковского драгунского полка.

Харьковский драгунский был сформирован в 1801 году из одноименного кирасирского полка, а Укроп с Огурцом начали службу в 1800 году, еще кирасирами.

Лейб-гвардии Конный полк комплектовался в основном не из новобранцев, а из опытных, отличившихся по службе кавалеристов. Так в него и попали два малоросса, с радостью сменивших зеленые драгунские мундиры на белые колеты.

«И форма здесь исправнее, и жалованье выше, чем в войсках», – учли все плюсы украинские друзья. Не учли только одного – что попадут во взвод князя Оболенского.

– Салат! – орал он, проснувшись, и бедные хохлы со всех ног неслись к нему с рюмкой водки и соленым огурчиком.

Из-за этого просыпаться им приходилось раньше других. Денщик поручика Егор Кузьмин в это время мирно спал. Чистить ботфорты и мундир взводного он тоже доверил малороссам.

Умывшись и поев огурцов с хлебом, полковник Арсеньев велел седлать жеребца и отправился к своему другу, командиру стоявшей неподалеку пехотной бригады.

– Как дела, Василий Михайлович?

– Да какие здесь дела? – взмахивал толстыми ручками генерал. – Недавно узнал в штабе, что князь Багратион со своей армией в Несвиже… Представляете, Михаил Андреевич? Разрыв между армиями достиг трехсот верст… и это с первоначальных ста. А посмотрите на сам лагерь! – понизил он голос. – Только великому военному авторитету барону Карлу фон Фулю могло прийти в голову затащить сюда армию.

– Неужели государь не видит? – горячо поддержал друга Арсеньев. – Пока ехал к вам, еще раз внимательно все оглядел: во-первых, конь чуть не свернул шею – весь лагерь в оврагах; во-вторых, спуски к четырем мостам через Двину до того круты, что даже повозки солдаты спускают на руках, не говоря уж об орудиях. А самое главное, вплотную к левому флангу подступает лес! Может, неприятель сейчас там? Может, ничего не видим… Поехали к великому князю Константину? – уже спокойным голосом произнес Арсеньев. – Пусть он все объяснит государю, пока этот великий стратег фон Фуль еще чего-нибудь не придумал…

– Я плохо знаю Константина, – отказался Василий Михайлович, – а вот с Барклаем можно переговорить…