Баязет

ика Карабанова, и, наверное, будут раненые.

Аглая сразу как-то испугалась:

- Почему вы думаете, что будут раненые?

- А потому, сударыня, - вежливо ответил Сивицкий, - что на войне есть такой дурацкий обычай, когда люди стреляют один в другого.

Она стелила койку. "Может, для него. А может, нет". Взбивая плоские подушки, вздыхала: "Только бы не ему, только бы не он".

Потом беспомощно осмотрелась: что бы сделать еще такое, чтобы сразу понравиться этому грубияну врачу?

Но дела не находилось, и Аглая, довольная, потерла ладошку о ладошку, как озорная девочка.

- Ну, что вы стоите, мадам? - спросил Савицкий.

- А вы скажите, что мне делать. И я буду.

- Вычистите гной из раны вон того бородатого генералиссимуса.

Наложите ему свежий фербанд. Йотом, будьте любезны, вынесите горшок из-под того молодого генерал-фельдмаршала.

- Это разве тоже мне делать? - удивилась Аглая и розовым пальчиком показала на свою грудь.

- А кому же еще?

- Вот уж не думала...

- А вы, сударыня, - обозлился Сивицкий, - думали, что здесь вам придется танцевать мазурки с раненными в мизинец героямипоручиками?

- Но не выносить же горшки, - вдруг обиделась Аглая.

- Да, и горшки! Дамский патриотизм, который столь моден сейчас там... Сивицкий ткнул пальцем куда-то вверх, - здесь этот патриотизм не нужен.

- Я ведь с чистым сердцем... - начала было Аглая.

- Именно так, - сурово продолжал Сивицкий. - Если вы с чистым сердцем решили прийти на помощь русским солдатам, то вы не убоитесь крови, дерьма и грязи.

- Но почему вы так грубо со мной разговариваете? Я запрещаю вам... Слышите? - И она прихлопнула каблучком своей нарядной туфельки.

- Китаевский! - позвал Сивицкий своего ординатора. - Будьте добры, дружок, дайте этой ура-патриотке десять капель валерианы.

И заодно покажите ей, за какое место берется горшок, когда его выносят.

Раненый фельдфебель-квартирмейстер, красивый парень лет тридцати, под которым стоял этот злополучный горшок, начал со стоном сползать на пол.

- Я сам, барышня... Я сам вынесу...

Но Аглая уже подхватила посудину и, едва не плача, сказала:

- Ладно. Буду, буду все делать... Вы хоть объясните, куда нести вот эту... как ее? - вазу...

На исходе дня в Баязете забили тревогу: в город со стороны Ванской дороги ворвался взвод милиции и табун лошадей карабановской сотни. Казацкие кони, тяжело храпя, сразу же спустились к ручью. Взмыленные бока их устало вздувались, седла сбились на сторону, у некоторых съехали под самые животы, стремена волочились по земле...

- Что случилось?

Аглая вместе со всеми выбежала из крепости. Эриванцы на все вопросы хмуро отмалчивались. Но было ясно и так, что они бежали с поля боя. Солдаты плевали на них, крыли страшной руганью, кого-то стащили с лошади, над гвалтом висла отъявленная брань - русская, татарская и грузинская.

Стоял невообразимый шум, в котором Аглая разобрала лишь чьи-то мельком брошенные слова:

- Вон стоит конь Карабанова,