Даниил Московский

   — Ныне не дал, отчего же вдругорядь пошлёт?

   — Как не даст, егда Даниил силу набирает. Хан такому князю завсегда на горло наступит. Только ты, княже, намекни, Москва-де ноне Коломну подмяла, Переяславль на себя приняла, а теперь князь Московский вокруг Можайска петли вьёт. Ужли откажется Тохта осадить Даниилкину прыть?

Разговор этот князь и боярин вели сразу, как Ерёма воротился из Новгорода.

Услышав приговор веча, князь взбеленился:

   — У Новгорода память короткая, запамятовали, как я прошлым летом землицу карельскую им отвоевал? Ужо погодим, когда почнут их свей сызнова щипать, поклонятся мне. А в Орду отправимся зимой, по санному пути, враз после полюдья.

   — Ещё и снегом не запахло, а баскаки уже наизготове, прежде времени заявились.

   — Хватка у них волчья. Особливо теперь, когда хан сбор дани на откуп отдал.

Ерёма поддакнул:

   — За баскаками не поспеешь. Князь со смерда десятину берёт, а баскак — сколь загребёт.

Князь Андрей Александрович по палате прошёлся, у оконца постоял, послушал, как шумит дождь по тесовой крыше. Заметил, сокрушаясь:

   — Зарядили, льют месяц целый.

   — И похолодало.

   — Пора печи топить.

   — В лесу развезло, бабы и грибов не набрали.

   — Ударят морозы, послать за ягодой.

   — С мороза морошка сладка. Пироги знатные. А уж до чего наливка духмяна!

   — Ты, боярин, скажи Акулине, в трапезную не пойду, пусть принесёт молока.

Ерёма ушёл, а великий князь снова из угла в угол прошёлся. Вспомнил княгиню Анастасию — и так на душе заболело. Отчего в монастырь подалась? Ужли в княжьих хоромах хуже, нежели в келье?

В палату вплыла сенная девка, поставила на стол ковш с топлёным молоком. У князя Андрея на губах усмешка. Крутобедрая девка, словно налитая. Великий князь за грудь её ущипнул:

   — Сочна, сочна... От тя, ровно от печи, пышет, опаляешь.

Девка зарделась, хихикнула.

   — Поди в опочивальню, постель изготовь.

Покачивая бёдрами, девка удалилась, а князь, проводив её, и сам вскорости отправился следом.

Как было, человек знает, но ведомо ли ему, что ждёт его? В молодости мыслит — жизнь долгая, всё успеется, ан оглянулся — старость на пороге...

И гадает человек, чем встретит его день грядущий...

Испокон веков человек, в ком вера сильна, убеждён: как Бог пошлёт, так тому и быть...

Не в этом ли его терпение?

Многострадален русский человек, многострадальна его земля. Ужли во гневе на неё Господь? За какие прегрешения испытывает? И молятся истово: прости нам вины наши.

Переяславцы землю свою чтут и холят. Она у них на урожаи щедрая, засухи редкие, а пашенные поля от ветров леса оберегают. Ляжет первый снег ровно, прикроет посев озимых, и до самой весны, словно под тёплым одеялом, растут зеленя.

У посадника, боярина Игната, земли сразу же за городской стеной. Тут и деревни малые, починки в три-четыре избы. Смерды на земле посадника живут и пашню его обрабатывают.

Боярин наделил смердов землёй, и за то десятую часть урожая они отдают посаднику. Оно бы всё ничего, но из того, что остаётся смердам, баскаку плати, князь в полюдье заберёт...

Нередко бегут смерды от баскаков и тиунов, находят где-нибудь в лесной глуши свободные земли, распахивают их и живут починками, пока не наскочит на них княжий или боярский тиун...

Управляющий посадника Игната ввалился в боярские хоромы, когда уже день на ночь перевалил. Громыхая сапогами по выскобленным половицам, прошагал в горницу, где отдыхал посадник.

Боярин удивлённо поднял брови:

   — Пошто язык вывалил, словно свора псов за тобой мчалась? Эвон, наследил сапожищами.

   — Беда, боярин, с двух починок смерды сошли. Староста Андрей сказывал, останавливал их, но мужики связали его да ещё бока намяли... Ужли перед полюдьем!

Посадник по столешнице кулаком громыхнул:

   — Поутру сажай дворню на коней и скачи вдогон. Ежели не воротишь, шкуру спущу со старосты. Эко, от дани скрыться замыслили!..

В полночь полил дождь, а на самом рассвете сменился густым снегом. И когда с посадникова подворья выехал управляющий с холопами, снег валил стеной. Он слепил лицо, толстым мокрым слоем ложился на одежды, потёками стекал по конским крупам.

Осадив лошадь у лесной кромки, управляющий долго соображал, в какую сторону подались смерды, да, так и не решив, воротился на усадьбу...

К обеду непогода унялась, тучи разорвало и проглянуло солнце. С деревьев срывались крупные капли, мокрые ветки хлестали по лицам, но смерды всё дальше и дальше уходили от прежних мест. Шли, размешивая лаптями опавшую листву и грязь, промокшие, ворчали, ждали привала. Но староста будто не слышал, он злился и на дождь, и на свою нерасторопность, что не увёл смердов до ненастья, а теперь вот бредут они, выбиваясь из сил. Но останавливаться на отдых староста не решался: ну как управляющий едет вдогон?

Растянулись смерды. Бабы гнали скот, на коровьих рогах привязаны узлы с пожитками, мужики вели коней, навьюченных мешками с зерном, колёсами от телег, осями, сохами...

Старосту догнал высокий старик в зипуне, но с непокрытой головой. Плешь и редкие седые волосы, мокрые от дождя, ещё не успели высохнуть. Старик тронул старосту за плечо:

   — Утихомирься, Андрей, гнев плохой советник, разум мутит.

   — На себя злюсь. Запоздали.

   — Народ морим, передохнуть надобно.

   — Скажи люду, Захар, скоро конец пути, там и передохнем, обсушимся — и за дело. Я места давно приглядел, поляны под посевы, а неподалёку Волга... До снегов отсеяться надобно и жильё отрыть. Зиму перекоротаем в землянках, а по весне избы срубим...

   — Аль впервой? За свою жизнь, Андрей, я в четвёртый раз переселяюсь, поле меняю. И на новом месте впряжёмся, вытянем. Денно и нощно трудиться будем, а справимся. — Почесал лысину. — Пойду-тко, порадую народ.

Перед самым Покровом [99] ударил мороз, запушил землю. Приехал по первопутку в Переяславль князь Юрий, направлялся в полюдье по переяславскому краю. Боярин Игнат накануне в своих деревнях уже успел дань собрать. За трапезой, в хоромах посадника, боярин пожаловался на уход смердов.

   — Без ножа зарезали, князь, — плакался Игнат.

Юрий жидкую бородёнку пощипывал, глаза щурил. Боярин подумал, что молодой князь обличьем в отца, разве вот ростом не вышел.

   — Ты ль один, боярин? Смерды на Руси вольны в себе.

   — Они на боярской земле жили, не с моей ли пашни жито собирали?

   — На княжьей, на боярской, но как им в съездах перечить?

   — А дань?

   — Тут ты, Игнат, истину глаголешь. Коли дань не оплатили, судом их княжьим судить.

Разговор на погоду перекинулся.

   — Мокрый снег на сыру землю — к урожаю, — заметил посадник.

   — Дай-то Бог. Прошлым летом землю московскую суховей прихватил.

   — Княжество Переяславское Господь миловал.

   — Он вас любит.

   — Не грешим.

   — Отпустил бы тебя, Юрий, князь Даниил Александрович к нам на княжение. Ась? Дружина наша боярская за тя, князь.

   — Нет, боярин, не желает отец дробления, и мы с братом Иваном в том с ним в согласии. Разделимся, великий князь нас порознь сожрёт и не подавится.

   — Да уж то так. Много, много на нём русской крови, не отмоется. — Посадник пожевал губами, задумался ненадолго и сказал: — Да и на ком ей нет? На одних боле, на других мене, а вся она наша, русичами пролитая...

Сколько лет Захару, он и сам не ведает, но в его памяти смутно сохранилось, как мать, прижав его к себе, убегает в лес от татар.

Когда Захар подрос, он узнал от людей, что то был приход Батыя на Русь.

Несмотря на годы, Захар ещё крепок и умом трезв. Бывало, зимой с рогатиной один на один медведя брал. Поднимет от зимней спячки, выманит из берлоги и одолеет. Случалось, и подминал его зверь, шрамы на лице и теле оставлял, но Захар изловчится, добьёт медведя ножом.