Волжское затмение (СИ)

– Слышьте, ребята… – чуть переведя дух, часто дыша, проговорил вдруг он. – Вас вообще-то… Много там? Тут копнуть бы надо хорошенько, может, выжил кто… Было с десяток человек. Может, попытаетесь, а? Никак? М-мм, – взвыл он от нового приступа. – Нехорошо, братцы. Они меня тут приютили, ночлег дали, я вот жив… А они…

– Не говорите так много, ноги у вас кровят здорово… – предостерёг его Антон, с безнадёгой оглядывая завал. Будь их хоть вдесятеро больше, работы тут на целый день. И зачем? Только трупы извлечь? Тоже, конечно, надо, но уже не к спеху…

Обессилевшие, измученные Антон и Костя, вытащенные на верёвке вслед за раненым, так и повалились наземь. Губин дал им четверть часа на отдых и принялся, критически покрякивая, перевязывать пострадавшего. Даша только успела помахать рукой храбрым спасателям и побежала помогать ему. Где-то через полчаса, отдуваясь от духоты, Губин и Даша подошли к лежащим под кустом Антону и Косте.

– Подъём, ребятки. Разговорчик есть. Интересный… – и с опаской оглянулся по сторонам. Но пусто было вокруг. Зеваки и соседи разбрелись по уцелевшим подвалам. Только Михалёв бродил по развалинам и собирал какие-то деревяшки.

– Носилки делать будет, – почтительно улыбнулся доктор. – Славный человек… Хотя и своеобычный. Вот что. Этот, с раздробленными ногами, плох. Боюсь, не начался бы сепсис…

– Отрежут ему? Ноги-то? – участливо осведомился Костя.

– Придётся… Если успеют. Одну – точно. Да и вторую… Военная медицина – это, братцы мои, жестоко…

– Жалко мужика. Хороший он, по-моему…

– Всех жалко. Опасно, помереть может. А там, поди, и успеют помощь ему подать. И главное. Донесение у него. Важное, говорит. Для красного командования. Очень, говорит, ждали его там, за Которослью, а сейчас, может, и поздно уже, да всё равно нужно. Так что чем скорее – тем лучше...

– А эти двое как? Другие-то? – спросил Антон.

– Да с ними ничего, отправил я их. Люди-то туда пошли, к мосту. Ну и их подхватили, они ж ходячие. Но тяжело. Этот, с разбитой головой уж как надрывался… Там, под завалом, родные его остались, что ли… Ну и нас, конечно, в хвост и в гриву, – усмехнулся Губин.

– Ну, это как всегда… – понимающе хмыкнул Костя, медленно поднимаясь с земли и выпрямляясь. Нельзя резко. Потемнеет в глазах от слабости и истощения – и тут же обморок. Противная штука, тошнотная, долго после него в себя приходишь.

– Значит, так, ребятки. Как только Гаврилыч сделает носилки, берём этого безногого и – на тот берег. Одно плохо. Пройтись бы тут надо по квартирам и подвалам, может, остался кто. Но не успеем, чёрт побери… – горьковато покачал головой доктор.

– Почему? Успеем, – пожала плечами Даша. – Только разделиться придётся…

– Вот это мне и не нравится, – проворчал Губин. – Из-за этого все беды и бывают. Нет уж, ребята. Риск большой, а смысл…

– Да мы быстро, Сергей Саввич! – поддержал Дашу Антон. – Обежим – и к мосту, может, вас догоним ещё! Не дело – так отступать. Нехорошо…

– Да нет там никого, ясно же, – тяжело вздохнул доктор. – А те, кто, может, и есть – никуда уже не пойдут… Но вы правы. Надо это. Для совести. Чтоб хоть самим спокойным быть. Эх, мне бы тоже с вами, но надо сопровождать, – добавил он как-то виновато. – Дело, я вижу, важное, нельзя так оставить. Значит, так. Сопровождаем – Костя, Михалёв и я. Обходят окрестные дома Антон и Даша. И смотрите мне, не вздумайте геройствовать! При первых залпах – бегом к мосту! Помните, я за вас отвечаю, – погрозил им доктор кривым жёлтым пальцем.

– Сергей Саввич! Готово! – крикнул издали Михалёв. – Принимай работу!

Принимать и критиковать было некогда. Бледный, полумёртвый, впавший в беспамятство раненый был с трудом переложен на носилки.

Губин поочерёдно обнял и поцеловал в лоб сначала Дашу, потом Антона.

– С Богом… С Богом…

Махнул рукой и быстро отвернулся Костя. Кивнул добро и обнадёживающе Михалёв. Всё, мол, перемелется… Подняли носилки, качнули и медленно, тяжело понесли. Закусив губу, Антон смотрел, как гнутся и семенят доктор и Костя, как едва не толкает их носилками сзади неистощимый Михалёв. Зрелище было скорбным. Не скоро дойдут они на Закоторосльную сторону. Донесли бы живым! И сами бы уцелели – вот-вот уже обстрел…

Антон опомнился и взглянул на Дашу. Та мягко улыбнулась ему, обхватила его руку ниже плеча, щекой прижалась.

– Ну? Пошли?

– Пойдём…

Ни к чему им долгие объяснения. И слова не очень-то нужны. Взгляд, движение губ, лёгкое касание – весь этот незамысловатый и наивный язык любви оказался очень ёмким и ценным на войне. Он отсекал всё лишнее, пустое, зряшное, не позволял в трудные и опасные минуты тратить время на никчёмные разговоры. А это – жизнь. Спасённая и продлённая. Своя – и чья-то…

Разбрасываться было нельзя. Некогда. Им оставалась только Сретенская и – если успеют – часть Казанской до Богоявленской площади. Но и этот маршрут, если пройти его добросовестно, был очень велик.

Шли дворами. Именно там были погреба, подвальные входы, угольные ямы – всё, где могли ещё укрываться люди. Да и, по правде, от многих здешних домов остались только они. Но много было ещё домов-недобитков. Они были сильно разрушены и обречены, но часть квартир в них уцелела и даже каким-то чудом не выгорела. Вот эти-то квартиры и надо было первым делом проверить. Если там кто-то остался, то при сильном обстреле это верная смерть.

Их встретили заваленные, почти непроходимые, с острыми торчащими кусками досок и железок подъезды и чёрные ходы, обрушенные лестничные пролёты. Подавались, ползли под ногами, угрожали опасным падением горы мелких обломков и углей. Душил, забивал ноздри тяжёлый запах горелого дерева и калёной извёстки. В комнатах всё было разбито, опрокинуто, перевёрнуто и навевало гнетущую тоску. Стояли они с Дашей у разбитого, в искорёженной раме окна, и такой же искорёженный, изуродованный, полупустынный город глядел на них сквозь прогалы развалин и пожарищ. Даша всхлипывала, вздрагивала и неуклюже, по-детски, размазывала слёзы рукавом по щекам.

– Что наделали… – горестно дрожал её голос. – Целый город… Всё разорили! Как жить? Как жить-то здесь теперь? И кому…

– Нам, Дашка… Ещё не знаю, как. Не представляю… Не могу. Но нам. Отстроим помаленьку, вернутся люди… – бережно обнимая её, шептал Антон, промаргиваясь от слёз. Только теперь, когда весь этот кошмар подошёл к концу, появилось время подумать о будущем. Это было очень тяжело и страшно. Ничего обнадёживающего и близко не виделось. Но, вопреки всему, хотелось верить.

Вышли, огляделись посреди двора – и застыли, как вкопанные. Четыре гулких, раскатистых удара, почти без промежутков, как гром при высокой грозе, донеслись издали. И тут же близкий нарастающий вой царапнул по нервам, заставил сжаться и пригнуться.

– Ложись! – только и успел крикнуть Антон, и его голос слился с Дашиным. Она крикнула ему то же самое. И заходила, заколыхалась, забилась в судорогах под ними земля. Разрывы грянули, казалось, в соседнем дворе: так страшны были грохот и тряска. Заложило уши, и тонкий, болезненный звон засвербил в них. Загремели на крышах обгорелые остатки кровельного железа. Посыпались с уцелевших деревьев листья и сучья. Целые облака серой пыли поднялись с разорённых чердаков и повисли над двором. А в прогале между двумя мёртвыми остовами домов видны были опадающие вдалеке столбы дыма и пыли. Первые снаряды пришлись, кажется, как раз туда, где только что они откапывали заваленный взрывом подвал.