Волжское затмение (СИ)

– Братцы… Бра-атцы… – еле расслышалось из-под завала.

– Эй! Сколько вас там? – крикнул офицер.

– Трое… Живы… Побило сильно… Остальные не знаю…

– Сами вылезете? – крикнул доктор в этот пыльный, тёмный, ставший общей могилой колодец.

– Нет… Руки поломаны… А у кого – ноги… Куда тут… Выручайте, братцы!

– Простите, доктор, – проговорил офицер. – Я должен идти. Отряд ждут на позициях. Сами понимаете… Это вам, – и протянул Губину свой карманный фонарик. – Мне больше не пригодится…

Улыбнулся одним краем рта, скомандовал построение, протрубил: “Нале-во! Шагом марш!” И отряд скрылся за выгоревшим остовом соседнего дома.

Антон и доктор поглядели им вслед и тяжко вздохнули.

Страховали Антона Костя и Михалёв. Доктор заглядывал с другого края пролома и светил фонариком.

– Ты, Антоша, не молчи. Ты мне всё сообщай… Всё до единого. Мелочей тут нет… – вполголоса приговаривал он.

– Угу… – только и мог ответить Антон, изо всех сил удерживаясь за верёвку. Тяжко это. Силы тут нужны, да и сноровка гимнастическая. А где взять-то?

Внизу было узко, темно, пыльно и непроглядно. Тут же копошился, ворочался тот мужик с переломанными руками, который говорил с ними. Антон вытянул его, стонущего и мычащего от боли, из узкого лаза в пролом.

– Остальные? Где остальные? – настойчиво допытывался он. – Говори! Ну?

– Там… Подальше… Тесно там, узко… Мы у стены были, нам повезло… Совсем плохие они… У-ух, чёрт… – скривился мужик.

– Рёбра? Рёбра целы? Можно тебя верёвкой обвязать? – едва ли не тряс его Антон.

– Н-не знаю… А, чёрт с ним, вяжи… Слышь, там… Один совсем плох… Ноги ему прижало, растаскивать надо… Работы полно, один не сдюжишь…

– А вдвоём не поместимся, – буркнул Антон, обвязывая его верёвкой у пояса. – Иван Гаврилыч! Поднимай! Тихонько, плавно… Сергей Саввич, лезу за вторым!

И начался ад. Лаз был узок, еле пропихнуться ползком. Острые края ломаных кирпичей обдирали бока, в гортани стоял надсадный сип: кирпичная и известковая пыль не давали дышать. Но вот… Мягкое что-то… Тёплое…

– Эй! Живой? Живой? Отвечай! Ползти можешь? – кричал Антон, не зная толком, где у пострадавшего голова, а где ноги. В ответ раздался лишь слабый стон.

– Давай же, карабкайся… Без тебя-то я тебя не выдерну… – натужно подбадривал Антон, выволакивая его за ноги. Было очень тяжело, казалось, не человек это, а статуя цельного чугуна. Как только смог дотянуться, спрыснул его лицо водой из фляжки. Пострадавший очнулся и неверными движениями рук и ног стал помогать Антону. У него оказалась пробита голова. Кровь уже запеклась грязно-бурой коркой на темени, но под слипшимися волосами дыбилось лиловое вздутие. И вокруг глаз видны были сквозь слой грязи и пыли характерные “окуляры”, возникающие от сильного удара по голове. Но он был в полном сознании, только, видимо, очень страдал от боли и головокружения.

– Там… – сквозь сжатые зубы выдавливал он. – Там ещё один… Ноги… Ноги придавило…

– Знаю. Далеко? – еле проговорил Антон, сидя в проломе у завала, судорожно отпыхиваясь и наблюдая заведёнными под лоб глазами, как Михалёв опускает верёвку. Медленно-медленно. Будто во сне.

– Рядом со мной… Теперь доберёшься… Ты… Ты вот чего… Там, у дальней стены… Жена моя с дочкой остались… Может… Может, и им так же повезло, не тронуло… Заперло просто… Вы бы попробовали, а? – и, коротко простонав, мужик опустил голову на ломаный кирпич.

– Попробуем… – пробормотал Антон, обвязывая его верёвкой.

– Попробуйте, сделайте милость… – слабо лепетал он. – Я… Не думайте, я по гроб жизни… А так… Так и жить-то незачем… Куда ж я один… Зачем? Спаси их, браток… Прошу тебя, спаси…

– Постараюсь, постараюсь… – ободрил его Антон. – Гаврилыч, да тяни же! Осторожно, голова…

А из узкого лаза доносился уже хрипящий стон. Антон тяжко вздохнул, встряхнулся и, преодолевая слабость и ломоту во всём теле, с трудом согнулся и полез в эту нору. Там, чуть подальше, становилось просторнее: можно было, встав на колени, выпрямиться и размять спину. Но страшнее всего было то, что эти руины ещё жили. Ещё дышали. Тут и там слышался шорох осыпающихся камней. Иногда раздавался тяжёлый, ухающий звук, и казалось, что уплотнившийся воздух бьёт по ушам. Это оседали и заполняли пустоты огромные массы обломков. И недалёк был момент, когда и этот лаз окажется заваленным. И стоны стихли. А ну, как совсем засыпало того мужика, и он проползёт над ним, по нему – и не заметит? А вдруг обвал? Так и запрёт его тут с этим полутрупом… Эти мысли вызывали паническую жуть, и Антон несколько раз приостанавливался и озирался – не повернуть ли назад?

– Кто… Кто тут? – еле слышно донеслось до него. Рядом… Совсем рядом, почти под руками.

– Свои, свои… – с непонятным облегчением зачастил Антон. – Санитар я. На помощь к вам иду…

– А-а… Да что ты, парень, сделаешь… Тут… Тут отжимать надо. Вы бы… Вы лучше б мне наган дали, что ли… Застрелиться. Не ждать, пока сам тут помру… А и вызволите – один чёрт, куда без ног…

Он лежал на спине, лицо его выделялось среди сплошной тьмы светло-серым пятном. Широкая грудь под разорванной рубахой вздымалась и раздувалась. Ноги его почти по пояс были под грудой крупных обломков.

– Вы, дядя, кончайте чушь городить, – проворчал Антон. – Вызволим… А что там у вас с ногами – это ещё бабка надвое сказала.

И, подползя на коленях к завалу, принялся раскатывать глыбы.

– Эй, Костя! – крикнул он в сторону пролома. – Лезь, помогай, не справлюсь! Две лопаты возьми…

– Кой чёрт… – бухтел Костя, пролезая к завалу. – Да тут и крыса бока обдерёт, где человеку-то…

Вспыхнул слабый жёлтый лучик карманного фонаря.

Битый час Антон и Костя, ползая на коленях, растаскивали глыбы и обломки. Пострадавший то подшучивал над ними сквозь страшную боль, то забывался и замолкал. Приходилось отвлекаться и тормошить его.

Ноги раненого были и в самом деле придавлены плоской бетонной плитой. Сдвинуть её вручную – тем более стоя в три погибели на коленях – нечего было и думать. Ребята поддели плиту лопатами, чуть отжали, подложили обломки. Ещё отжали. Закрепили. Ещё… Трещали черенки. Мычал и извивался от боли раненый: кровь прихлынула к освобождаемым ногам, и в них, размозжённых, вспыхнул каждый потревоженный нерв.

– М-мм, изверги… Мать вашу, да скоро ж вы?!

– Терпи, дядя… Остался жив – терпи да радуйся, – мрачновато отвечал ему Костя.

– У-ух, посмотрел бы я на тебя, с-сукин сын… – ревел сквозь сжатые зубы раненый. На него не обижались. Надо ж человеку боль свою выгнать, заглушить, выкричать. А иначе – не ровён час – и сердце от неё разорваться может.