Волжское затмение (СИ)

Но не спалось. Чудились какие-то шаги во дворе, долетала отдалённая винтовочная стрельба и какое-то смутное, неизъяснимое чувство тревоги свербило в груди и не давало уснуть. Даша, крепко прижавшись к Антону, жалобно шептала ему на ухо.

– Ой, как я натерпелась сегодня, Антон, какого страху… И дёрнуло меня тогда с белыми ругаться… Сама не знаю, что нашло – не могу молчать – и всё! Ну, думаю, убьёт… Так перепугалась, аж сердце зашлось… Глаза зажмурила и только Бога прошу: прости меня, я никогда больше не буду… А что – не буду – и не знаю! Вот до чего напугалась!

– А уж чего мы с доктором натерпелись, – вздохнул Антон. – У меня аж коленки подкосило…

– Ну, да! Вон как вы меня от них заслонили! Нет, трусиха я всё-таки. Только с вами ничего не боюсь. Правда. Вот только завтра… Опять в подвал лезть. Не знаю, как себя и пересилить… Не могу я, Антон, больше, – и Даша совсем по-детски шмыгнула носом. – Я ночи напролёт реву, ты не слышишь. Болит всё, ноет, будто выбивали меня, как половик… Больно, Антоша. Тяжко. Мне никогда в жизни так не доставалось, к работе вроде приучена, но это… Это никаких сил не хватит!

– Ничего, ничего, Дашутка, чуть-чуть осталось. Да не реви ты. Ну, Дашка же! – и он осторожно поцеловал её в висок.

– Да нет, я… Я так. Не гляди. Сил хватит… Но не могу я, не могу больше этого видеть! Детей особенно. У них же лица стариков, Антон, разве ты не видел? За что им это, таким маленьким? Они чем виноваты? И так страшно… Нам хорошо, мы с тобой друг у друга есть. Мы, может, и переживём как-нибудь. А у них…

Даша замолкла. Антон осторожно обнял её. Она уютно и тепло примостилась под правой рукой Антона, положив стриженую голову ему на грудь. Маленькая, лёгкая, прозрачная почти… И как, и чем держится в ней такая огромная душа? Улыбнулся Антон ошеломлённо, завороженно – и задремал.

Как при жестокой побудке выдёргивают из-под спящего постель, так резко дёрнулась вдруг и покачнулась под ними земля. Антон и Даша, вскочив, испуганно и непонимающе оглядывались, прислушивались и просыпались. Снаружи долетал, затихая, как отдалённое эхо, ворчливый, перекатывающийся гул. Доктор, чертыхаясь, зажигал потухшую лампу. В ней уже не было особой надобности: через узкую дверную щель со двора пробивался бледный рассвет.

– Что… Что за чёрт… Доктор! Что случилось-то? – хрипло спросонья взывал в темноту Михалёв.

– Не знаю ещё. Взрыв… – пожал плечами Губин, ставя на полку зажжённую лампу. С нею стало как-то легче, уютнее и теплее. – Сейчас ясно будет… – и, глядя в потолок, напряжённо прислушался. Но было тихо. – Гм… И то верно, рановато для обстрела. Так. Десять минут выжидаем – и выходим. Наверняка понадобимся.

– Вот ещё хреновина-то… – недоумевал Костя. – Ни обстрела, ни бомбёжки, а рвануло… Может, склад какой у белых на воздух взлетел?

– Нет… Взрыв один был. Короткий, но сильный… – задумчиво проговорил доктор. – Ну, что бы там ни было – пошли. Обстрела нет, уже хорошо…

– Стойте! – возникла вдруг на ступеньках лестницы Даша с чугунком в руках. – Я тут на углях вчерашних перловку подогрела. Чуть тёплая, а всё лучше… Прямо руками берите, чего там… Если кому посолить – там есть на столе. Тут как раз по горсточке!

– Ну, быстра! Как успела-то… Молодчина! – похвалил Михалёв. – Не пожрамши не поработаешь, это да! Бери первая! Ну, чего ты?

– Напробовалась, – стеснительно улыбнулась Даша.

– Вот всыпать бы тебе, Дарья Максимовна, по первое число! – беззлобно заворчал Губин. – Где дисциплина? А если обстрел? Чугунком накрылась бы?

Но быстро замолк, поймав долгий, мягкий и выразительный Дашин взгляд. От него стало не по себе и Антону. Будто видит она, знает и чувствует что-то, недоступное другим. И в сравнении с этим никакие земные страхи над ней не властны.

На месте большого двухэтажного дома темнели покосившиеся стены, бесформенная куча битого, ломаного кирпича, щербатые, щепастые края и торцы досок и брёвен. Вокруг были люди. Женщины ревели в голос, иные бились в истерике на красно пропылённой траве. Мужчины с застывшими, замороженными лицами неприкаянно бродили вокруг. Они примерялись растаскивать завал, но явно не знали, с чего начать. При взрыве сильно пострадал подвал, где укрывались люди. Человек десять. Добыть даже эти весьма скудные и малополезные сведения стоило больших трудов. Людей успокаивали, упрашивали, вытрясали из них хоть сколько-нибудь осмысленные слова. А те и не понимали толком, чего от них хотят. Глаза бешено блуждали, губы дёргались, деревянно размахивали руки. Казалось, что даже русский язык крепко забыт ими. Опоминались, яснели взглядом, начинали горячо бормотать, будто припоминая что-то, и наконец проговаривались о взрыве. Это вызывало у них приступ облегчённого восторга, а у доктора и санитаров – тяжёлое, гнетущее чувство бессилия. Место, где был вход в подвал, показали им трое – и все в разных местах. Делать было нечего: приходилось искать самим.

– Р-разойдись! Назад! А ну-ка марш! – зычно покрикивал на столпившихся зевак Михалёв. – Не мешай работать! Назад, тебе говорят!

Доктор, Даша, Антон и Костя ползали по руинам, то и дело припадая к битому кирпичу и прислушиваясь. Старательный Михалёв отогнал людей довольно далеко, и шансы были. Если, конечно, хоть кто-нибудь уцелел.

– Есть! Сюда! – крикнула своим срывающимся голоском Даша. Доктор и Антон тут же бросились к ней. Через минуту доктор оторвал ухо от обломков, поглядел на Дашу, на Антона и отрицательно покачал головой. Даша упрямо сжала губы.

– Было. Стучали. Как по железу – звяк, звяк. Я слышала, – тихо и непреклонно проговорила она. – Я и сейчас слышу…

Доктор вздохнул. Что ж, немудрено. Он не переставал поражаться силе и стойкости этой девочки, и отдавал себе отчёт, что подобные галлюцинации – далеко не самое страшное, что могло бы с ней случиться. А вот Антон… Антон верил ей. Слушал и слушал холодные, молчаливые камни. Как будто и вправду бывают чудеса… Вдруг он вскочил, как ужаленный, бросился в сторону и подхватил глиняный кувшин без днища. Вернулся, приставил к обломкам и настороженно приложил ухо к горлышку. Ничего. Только гул пульсирующей крови в ушах и чирканье неровных глиняных краёв отбитого днища о камни. И вдруг… Тук. Тук. Тук… Отдалённо. Невнятно. И взаправду ли? Тук! Тук! Тук! – громче уже и звонче. И сверкнули глаза. И вздрогнули плечи.

– Доктор, сюда! Скорее! Есть!

И началась долгая, изнурительная, сводящая с ума своей нескончаемостью работа. Лопат не было – давно поломались. По двое, по трое ворочали кирпичные глыбы и брёвна. Пришли на помощь стоявшие в стороне зеваки.

Руки рассажены и изранены в кровь. Избиты камнями ноги. Трясутся и подгибаются от усталости колени.

– Дашка… Дашка, не дури, брось! Нельзя тебе тяжёлое таскать…

Но взглянет она тёмным, укоряющим взором – и замолкнет Антон. Потому что не к месту слова эти. Некстати.

Час, два или три прошло – этого нельзя было сказать точно. Уже и мозги отключились. Без их участия двигались руки, гнулась и выпрямлялась спина, переступали ноги. Казалось, только так и можно всё это стерпеть и выдержать. А тут и лопаты подоспели – ломаные, щербатые, но и то клад. Уцелели у кого-то, вовремя нашлись, повезло. Всего-то три штуки, но дело пошло быстро. Большой кусок рухнувшей стены сдвигали всей гурьбой. И санитары, и соседи, и случайные прохожие объединили свои немощные силы в одну – братскую, упорную, устремлённую. Качнулась глыбина, двинулась – и опять ни с места. Ходили вокруг, брались и так, и сяк – уступала с вершок – и не более. Дело шло к полудню, времени почти не оставалось. Вот-вот грянут со всех сторон красноармейские орудия – и никому не нужны будут эти бешеные усилия. Шёл мимо маленький, в полтора десятка человек, белый добровольческий отряд. Губин замахал руками, побежал наперерез. Командир нахмурился, но приказал остановиться и помочь. Три десятка рук вцепились в глыбу и враскачку сдвинули её. Тут же, под ней, обнаружилась глубокая тёмная дыра. Разглядеть в её глубине ничего было нельзя. Офицер вынул карманный фонарь и посветил. Глубоко – метрах в двух – что-то зашевелилось и донеслось сиплое бормотание.