Золотой цветок - одолень

Сенька, вскочил, как ошпаренный.

— Государь Михаил Федорович отменяет волю для казаков?

— Нет, Сеня! Все останется по-прежнему. Царь не покушается на льготы казачьи. А бояре попросили меня устроить сию пакость. И Федор Лихачев одобрил умысел боярский... И тебя я повяжу сим.

— Забирайте бумагу, жгите!

— Я хочу еще пожить, Сеня. Казачишки нас с тобой разорвут на клочья за уничтожение царской грамоты. А вот ежли случится пожар, то никто не пострадает.

— Я устрою пожар сегодня же вечером.

— Не поспешай, Семен Панкратович. Спалишь избу с грамотой дня через три опосля моего отъезда. Мне сообщат об этом. У меня здесь есть и другие дозорщики. Они будут наблюдать за тобой...

— Кто же это? — задумался Сенька.

— Не пыхти, не отгадаешь! Поразмысли лучше о другом...

— О чем, дьяк?

— Об утайной войсковой казне... где она ухоронена?

Сенька присвистнул, заулыбался развязно. Ну и размах у Артамонова! Одним махом семерых убивахом! И не выдержал — подло хихикнул.

— Не свиристи, будь ухитрительным. Не забывай, что погибли здесь мои дозорщики Платон Грибов, Матвей Москвин...

— С чего начать, дьяк?

— Дабы завоевать доверие Меркульева: женись на евоной дочке Дуне.

— Она воздыхает по Ермошке.

— Который ладит крылья?

— Он самый.

— Устрани соперника, одолей.

— А как?

— Твое дело. Не будешь стараться, пошлю для начала сюда стрельцов с полковником Милославским...

— Не пужай, дьяк. Я верен диалектически. До скорого свиданьица. Не задерживайся долго в казенной избе. Меркульев заметит.

— Прощевай, Сеня. Связь со мной будешь держать через Астрахань, — выскользнул гость. — О подробностях поговорим завтра.

Артамонов гостил еще неделю у Хорунжего, Богудая Телегина, Тихона Суедова, заходил часто к Прохору Соломину. Окромя Сеньки, согласились быть дозорщиками царскими Тихон Суедов и Вошка Белоносов. А Соломон дал отказ решительно:

— Я узе торговый человек. Не хочу висеть на дыбе ни у Меркульева, ни у тебя, дьяк.

— А кто у них прячет утайную казну, Соломон?

— Я узе полагаю так: если казна была, ее украли есаулы. А где те есаулы? Они почти все давным-давно погибли. В морском грабеже сгинули Илья Коровин, Сергунь Ветров, братья Яковлевы, Андриян Шаленков. Одного есаула вы, дьяк, убили в Астрахани. Как же его звали! Да, да! Тимофей Смеющев! Писаря Лисентия Горшкова кто-то заколол вилами. Силантия Собакина зарезал собственный сын. Василя Скворцова отравила ядом Зоида. Матвей Москвин застрелился. Полковник Скоблов рухнул в бою под Смоленском. Толмач Охрим в бегах. Шепну вам, дьяк, по дружбе: дед в Азове! Кто же остался? Ты подумай, дьяк, сам! Ты узе умеешь мороковать?

Артамонов начал считать вслух, загибая пальцы:

— Остались Меркульев, Телегин, кузнец Кузьма, Хорунжий... Четыре человека.

— И пятая ворона! Ха-ха! Говорящая ворона!

Бесшумно откинулся полог, вышла Фарида:

— Соломоша, у тебя кашель, жар. Ты и говоришь в бреду. Иди в постель. Циля чай с малиной тебе приготовила. И не о чем нам балакать с дьяком. К нам добрые люди приходят пить вино. Топай, дьяк, мимо! У тебя длинный нос. А у кого длинный нос, у того жизнь коротка!

Татарка вытолкала Артамонова из шинка, побежала к атаману.

— Игнат Ваныч, московский дьяк допытывается про казну...

— Пущай допытывается, Фарида. Нет у нас никакого утайного сокровища. Гром и молния в простоквашу!

Вошка Белоносов принес первый донос. Де, у кузнеца Кузьмы в хате есть картина Страшного суда. И в обличий сатаны там государь! Артамонов выждал, когда Кузьма и Бориска ушли в кузню, проник в дом к ним. Очень уж хотелось дьяку в чем-нибудь обвинить гордого коваля. Однако Вошка наврал. Черт на картине чуточку походил скорее на патриарха Филарета. И картина была намалевана на стене, не унесешь!

— Черт в облике царя! А кто из них лицезрел государя? Кто видел патриарха? Нет здесь ничего серьезного, нет крамолы. Пустая болтовня, поклеп! — разочарованно вышел дьяк из хоромов кузнеца.

В одном из чертей на картине был изображен подьячий Аверя. Но это только развеселило Артамонова. Он был доволен собой. Рад, что так быстро и ловко сломил Сеньку. Сей вьюноша и станет золотым ключиком к спрятанному сокровищу. Он вынюхает, сообщит, будет старательным дозорщиком. Пора собираться в дорогу. Вечером этого же дня гость тепло распрощался с Меркульевым и сел на купеческую баржу, которая шла до Астрахани. Через три дня после отъезда Артамонова случился пожар на дуване. И сгорела там казенная изба вместе с царской грамотой о казачьих льготах и вечной воле.

Цветь сорок шестая

За два солнца до крещенского багренья Богудай ушел на лед в ночной дозор. В розвальнях с ним сидели на сене Тихон Суедов и Гришка Злыдень. Без усмотра не можно обойтись. Озоруют по ночам казачишки. А казаками по решению последнего большого круга стали на Яике все! И стрельцы, и черные мужики из слободы Мучаги, и торгаши, и порохомесы, и прочая сволочь. Каждый дым обязан был выставить в службу и для войны вооруженного казака на коне. Или нанять воя, ежли сами не мочны. У казака много льгот и прав. Рыба в реке и табуны в степи общие. Земля, степи и леса общие. Оброков нет. И хлынула на Яик шушера из Астрахани с купеческими караванами. Безобразничают. Долбят проруби по ночам, таскают осетров. Рыбы не жалко. Опасны оставленные ворами проруби. В них погибают часто лошади и люди. При обгонных скачках на багрении каждый раз три-четыре смерти токмо из-за воровских прорубей.

«Сам вчерась грабил ятову богатейную, а седни меня выделили в дозор», — тоскливо всматривался в зыбкий лунный сумрак Гришка Злыдень.

Огромная. луна обволакивалась зимней моросью, сияла к морозу лучистым венцом. Рыбный атаман не разговаривал с попутчиками-дозорными. Он слушал скрип полозьев, размышляя о своем. Забот много. Да еще свалился на голову позор. Сосватали Телегины своего Прокопа за черноокую красавицу Цилю.

— Соломон стар, помрет когда-нибудь. Глядишь, и перейдет шинок в наши руки, — рассуждала Марья Телегина.

Сговор прошел удачно. Сваты полотенца у невесты оставили. Свадьбу назначили на день Евдокии, дабы не спешить, приготовиться хорошо. И гром среди ясного неба: открылась вдруг Циля в слезах, что она ждет ребеночка от писаря Сеньки. Весь Яицкий городок потешается теперь над Телегиными. Марья не выходит из дому, посерела от насмешек. Меркульев порядок навел не сразу. Но в конце концов объявил Сеньке при казаках:

— Ты согрубил, Сеня. Ты и женишься благородно на Циле. Слово мое окончательное, гром и молния в простоквашу!

Красавицу Цилю окрестили и обвенчали с писарем. Соломон руками развел. Негодовала громко одна Дарья Меркульева:

— Проклятая чужачка! Какого жениха вырвала из рук моей Дуняши! Казнить потребно всех этих поганых инородцев!

События, которые огорчали Дарью, радовали Тихона Суедова. Приятственно, что сорвалась свадьба Прокопа и Цили. Соломон и Фарида, наверно, скоро улизнут с Яика. Золота у них много. Не просто много, а опасно много! Дураку очевидно, что нечего больше делать шинкарю в казачьем городке. Во-первых, его могут ограбить и убить. Во-вторых, не удалось ему прибрать к рукам вожделенную торговлю рыбой. Гурьев крепок в лабазах и долях. Телегин и Суедов наступают на пятки Соломону. Сбежит он с Фаридой скоро. Казачий круг уже трижды требовал закрыть виноторговлю по будням. Шинок могут ограбить и сжечь. А Циля и Сенька не удержат харчевню, продадут. Тяжело там торговать. Да и не опустится писарь Яицкого городка до мельтешения в кабаке. Он петух яркоперый!

«Шинок будет моим! А запрет на винопитие отменят! Вот как бы токмо не перехватил дело при продаже проклятый Богудай!» — косился Суедов на Телегина, подергивая вожжи.

Гришка Злыдень подсказывал со знанием дела:

— Бери левее, Тихон. Правь на глубокие ятовы. Там чаще озоруют.